Стихотворения и поэмы

…Желаю знать величину вселенной
И есть ли волки наверху!
А на земле я, точно пленный,
Жую овечью требуху.

Этот конфликт пытливой мысли с убежденным самодовольством, как феникс, воскресает даже в утопическом «новом лесу», где волки — инженеры, врачи, музыканты, математики — собираются славить погибшего, «безумца волка», пытавшегося овладеть всеми тайнами природы и взлететь в небо. Похваляющийся тем, что «нет таких мучительных загадок, которых мы распутать не могли б», волк-студент от имени своих товарищей корит председателя собрания зверей за снисходительность к «нелепым мечтам»:

Подумай сам, возможно ли растенье
В животное мечтою обратить,
Возможно ль полететь земли произведенью
И тем себе бессмертие купить?

Но председатель отвечает мудрым предостережением — не ставить границ возможному развитию:

Мечты Безумного нелепы,
Но видит каждый, кто не слеп:
Любой из нас, пекущих хлебы,
Для мира старого нелеп.

Напряженными раздумьями о природе полны третья поэма Н. Заболоцкого «Деревья» (1933) и примыкающее к ней большое стихотворение «Лодейников», к которому автор возвращался в течение многих лет. Герой «Деревьев» Бомбеев и Лодейников очень близки друг к другу своим напряженным «всматриванием» в природу:

Бомбеев

— А вы, укромные, как шишечки и нити,
Кто вы, которые под кустиком сидите?

Голоса

— Мы глазки Жуковы.
— Я гусеницын нос.
— Я возникающий из семени овес.
— Я дудочка души, оформленной слегка.
— Мы не облекшиеся телом потроха.
— Я то, что будет органом дыханья.
— Я сон грибка.
— Я свечки колыханье.
— Возникновенье глаза я на кончике земли.
— А мы нули.
— Все вместе мы — чудесное рожденье,
Откуда ты свое ведешь происхожденье.

Не только этот многоголосый диалог снова заставляет нас вспомнить о «Фаусте» с его «хоровыми» сценами, но и владеющее героями желание преодолеть свое разъединение с природой, прильнув, подобно гетевскому герою, к ее бездонным ключам. В их душе, выражаясь словами из первой редакции «Лодейникова», «идет сраженье природы, зренья и науки». И пока они бьются над тем, как соединить между собой «таинства природы», «красавец Соколов» так же презрительно дивится их неразумию, как медведь потешался над безумным волком.

Взаимоотношения человека с природой предстают перед Заболоцким в противоречивом переплетении: извлечение человеком из природы величайших уроков для себя, с одной стороны, и опасность субъективистского привнесения в природу своих собственных мыслей и желаний, чтобы потом отыскать их там как якобы изначально ей самой присущие, — с другой. Открытия человеческого разума, приводящие к неизбежному вторжению в «тайное тайных» природы, и неиссякаемая прелесть простейших ее явлений, во многом остающаяся неразгаданной. Мнимое противоречие между «мертвящим» разумом и бессознательной природой. Кажущийся противоестественным процесс уничтожения мыслящей материи, особенно в его физиологической обнаженности, — и стройность всех природных метаморфоз в целом.

Признание закономерности вечного круговорота природы долго выглядело у поэта рационалистическим и декларативным. В эмоциональном же восприятии его стихов «смутный шорох тысячи смертей» часто заглушал голос «младой жизни». Отсюда такое пристальное, временами кажущееся патологическим внимание к распаду живого тела («Искушение»), отсюда строки о море — «морде гроба», поглотившей Атлантиду («Подводный город»), отсюда в какой-то мере и отношение к природе как к «высокой тюрьме», удел обитателей которой — «равномерное страданье» («Прогулка»).

О противоречии своих взглядов на природу откровенно сказал Н. Заболоцкий в «Лодейникове»:

Природы вековечная давильня
Соединяла смерть и бытие
В один клубок, но мысль была бессильна
Соединить два таинства ее.

Михаил Зощенко писал о некоторых тогдашних стихах поэта, что в них «поражает какая-то мрачная философия и… удивительно жизнерадостный взгляд на смысл бытия… Кажется, что поэт никак не может примириться с тем, что все смертны, что все, рождаясь, погибают».[30]