Стихотворения и поэмы

Сон их тяжел и глубок, и не дрогнет ни волос единый,

Словно б их тенями копий, как сетью, земля прикрепила.

Долго глядит он на них: величава дремучая сила, —

Вдруг колыхнул головой — и, гремя, раскатилось рыканье,

И необъятно кругом по пустыне прошло содроганье,

Рухнуло эхо, дробясь, и осколками грянуло в горы,

И мириадом громов ответили гулко просторы,

Где-то заплакали совы, где-то завыли шакалы,

Ужас и трепет и вопль наполнил равнину и скалы —

То застонала, полна вековых несказанных уныний,

Устали, голода, боли, — жалоба старой пустыни.

Миг он, внимая, стоит — и, насытяся мощью державы,

Вспять обращает стопы, спокойный, большой, величавый;

Полузакрыты, горят равнодушным презрением очи,

Царственна поступь его, — и скрылся за пологом ночи,

Долго, рыдая, дрожат пробужденные скорбные звуки:

Стонет пустыня, ей тяжко, и ропщет на горькие муки;

Лишь пред зарей, утомясь, затихла в дремотном тумане,

Спит и не спит, и о завтра плачет неслышно заране.

Тихо восходит заря... Пустыня застыла в покое.

Спят исполины. Ни звука... Идет за столетьем другое...

Но иногда, возмутясь против ига молчанья и скуки,

Мстит и пустыня Творцу за свои одинокие муки:

Бурей встает, и смерч воздымает к обители Божьей,

Яростно мечет, и рвет, и у трона колеблет подножье,

Вызов бросает Творцу и, бунтуя в безумной крамоле,

Рвется низвергуть Его, и Хаос утвердить на престоле.

Дрогнул от гнева Творец; миг — и нет уж лазури безбрежной;

Как раскаленный металл, небеса над пустыней мятежной;

Хлещет багровый поток, затопляя в бушующей лаве

Богом разрушенный мир и вздымаясь до горных оглавий, —

Дико взревела земля, смешалося небо с пустыней,

Тучи с сыпучим песком в единой бурлящей пучине,

И, от шакала до льва, до могучего льва-великана,

Все закружилось, как пыль, в безумном кольце урагана.

В эти мгновенья —

Вдоль по рядам исполинов проносится гул пробужденья,

И от земли восстает мощный род дерзновенья и брани,

С яростью молний в очах и с мечом в гордо поднятой длани

И, раздирая рычанье и грохот и свист урагана,

К небу подъемлется клич, грозный клич от несметного стана,

Ширясь, гремит и гремит и несется над бурей далеко:

— Мы соперники Рока,

Род последний для рабства и первый для радостной воли!

Мы разбили ярем, и судьбу мятежом побороли;

Мы о небе мечтали — но небо ничтожно и мало,

И ушли мы сюда, и пустыня нам матерью стала.

На вершинах утесов и скал, где рождаются бури,

Нас учили свободе орлы, властелины лазури, —

И с тех пор нет над нами владыки!

Пусть замкнул Он пустыню во мстительном гневе Своем:

Все равно — лишь коснулись до слуха мятежные клики,

Мы встаем!

Подымайтесь, борцы непокорного стана:

Против воли небес, напролом,

Мы взойдем на вершину ! Сквозь преграды и грохот и гром

Урагана!

Мы взойдем на вершину, взойдем

Пусть покинул нас Бог, что когда то клялся: Не покину;

Пусть недвижен ковчег, за которым мы шли в оны лета —

Мы без Бога пойдем, и взойдем без ковчега Завета.

Гордо встретим Его пепелящие молнией взоры,

И наступим ногой на Его заповедные горы,

И к твердыням врага — кто б он ни был — проложим дорогу!

Голос бури — вы слышите — чу! —

Голос бури взывает: "Дерзайте!" Трубите тревогу,

И раздолье мечу!

Пусть от бешенства скалы рассыплются комьями глины,

Пусть погибнут из нас мириады в стремленьи своем —

Мы взойдем, мы взойдем

На вершины! —

И страшно ярится пустыня, грозней и грозней,

И нет ей владыки;

И вопли страданья и ужаса мчатся по ней,

Безумны и дики,

Как будто бы в недрах пустыни, средь мук без числа,

Рождается Нечто, исчадье великого зла...

И пролетел ураган. Все снова, как было доныне:

Ясно блестят небеса, и великая тишь над пустыней.

Сбитые в кучу, ничком, оглушенные, полные страха,

Мало помалу встают караваны, и славят Аллаха.

Снова лежат исполины, недвижна несчетная сила;

Светел и ясен их вид, ибо с Богом их смерть примирила.

Места, где пала их рать, не найдут никогда человеки:

Буря холмы намела и тайну сокрыла навеки.

Изредка только наездннк-Араб пред своим караваном

Доброго пустит коня в весь опор по равнинам песчаным;

Сросся с конем и летит, что птица, по шири безбрежной,

Мечет копье в вышину и ловит рукою небрежной.

Чудится — молния мчится пред ним по песчаному полю,

Он, настигая, хватает, и вновь отпускает на волю...

Вот уж они на холме, далёко, чуть видимы глазу...

Вдруг — отпрянул скакун, словно бездну завидевши сразу,

Дико взвился на дыбы, как в испуге вздымаются кони, —

Всадник нагнулся вперед — глядит из-под левой ладони —

Миг — и коня повернул — на лице его страх непонятный,

И, как из лука стрела, несется дорогой обратной.

Вот доскакал до своих и поведал им тайну равнины.

Внемлют, безмолвно дивясь, рассказу его бедуины,

Ждут, чтоб ответил старейший — в чалме, с бородой

 среброкудрой.

Долго молчит он — и молвит: "Валлах! Да святится Премудрый!

Видел ты дивных людей: их зовут Мертвецами Пустыни.

Древний, могучий народ, носители Божьей святыни,

Но непокорно-горды, как хребты аравийских ущелий —

Шли на вождя своего, и с Богом бороться хотели;

И заточил их Господь, и обрек их на сон без исхода —

Грозный, великий урок и память для рода и рода...

Есть на земле их потомки: зовут их народом Писанья".