Стихотворения и поэмы

Отцов лесных со всех сторон

Хранительно приосенен.

Над малой храминой — небес

Округлый свод в венце древес;

А пол у храмины — стекло.

И в своде, и на дне — светло

Горят, единый блеск деля,

Два огнезарных хрусталя.

Главою преклонясь к стволу,

Очами к зыбкому стеклу

Прильнув, часы я проводил,

Дивясь загадке двух светил

И двух миров, — и что первей:

Виденье неба иль зыбей?..

И старцы леса мне с ветвей

Кропили в грудь зеленой мглой,

И смутным пеньем, и смолой.

И наполнялась по края

Обильем сладким грудь моя,

И чуткий напрягался слух,

И ждал Шехины близкой дух…

И средь пустынной немоты,

Чу, — ясный голос: «Где же ты?..»

И удивленною листвой

Взгудели, смутной головой

Кивают мне древа, поют:

«Кто ты, вошедший в сей приют?..»

VI

Есть Божий, внятный нам язык —

Язык молчанья. Всякий лик

Земной и горней красоты

В нем есть, и все цветут цветы;

Но соткан он из эхо снов,

И нет ни звука в нем, ни слов.

На нем миры творящий Дух

Непостижимо грезит вслух;

И в нем, поэт, своей мечты

Истолкованье ловишь ты.

Глашатай знамений святых,

Он вечно развивает, тих,

Свой свиток огненных словес,

Являя духу свет небес

И снег вершин, и сумрак недр,

И злато нив, и мощный кедр.

Лет горлиц белых и орла,

И стройные людей тела,

И тайну ясную очей,

И по волнам игру лучей,

И ярость бешеных стихий,

Когда огня всклубится змий

Иль хляби вод идут на брег,

И звездочки падучей бег,

И солнца низкого пожар,

И вещий мед закатных чар…

И Заводь тихая, во сне

Свою загадку пела мне

На том же языке живом.

И в непробудный водоем

Глядел я подолгу, — и вот,

Предо мной — не заводь вод,

А глаз лазоревый… Открыт,

Он в небо небом недр глядит,

Неизреченных полон дум,

Как леса непробудный шум…

1905

Перевод Вяч. Иванова 

СВИТОК О ПЛАМЕНИ

I

Всю ночь оно пылало, воздымая

ввысь над горою Храма языки

огня. С высот опаленного неба

брызгали звезды ливнем искрометным

наземь. Или Господь Свой трон небесный

и Свой венец вдребезги раздробил?

Обрывки красных туч, перегруженных

кровью с огнем, скиталися в просторах

ночи, неся по далеким горам

скорбную весть о гневе Бога мщений

и о Его ярости возглашая

скалам пустынь. Не Свою ли порфиру

разодрал Адонай и по ветрам

клочья развеял?

 И великий ужас

был на дальних горах, и дрожь объяла

хмурые скалы пустынь: Бог отмщений

Иегова, Бог отмщений воссиял!

И вот Он, Бог отмщений, в дивной славе

Своей, покойный, грозный, восседает

на пылающем троне, в сердце моря

пламени, облачен в пурпур огня,

и угли раскаленные — подножье

стопам Его. Кругом в безумной скачке,

в бешеной пляске вьются языки.

Над головой Его шипит пожар

и со свистом засасывает, жадный,

пространства мира. Спокоен и грозен

сидит Он, мышцы Его скрещены,

и от взоров очей ширится пламя,

и выше воздымаются костры

от мания ресницы.

 Пойте Богу

песнь пламени, о, буйный хоровод

огневого радения! 

II

 Когда

засверкала заря на горных высях

и по долинам лег белесый пар,

тогда смирилося море пыланий,

и земля поглотила языки

от обожженной Божией святыни

на горе Храма.

 И ангелы свиты,

согласно чину священного хора,

собрались на заутреннюю песнь

и распахнули окна небосвода,

и показали головы наружу

над горой Храма: отперты ли входы

святыни, и клубится ли над нею

дым курений?

 И видят: Саваоф,

Ветхий днями, над грудами развалин

восседающий в сумерках зари,

в черный дым облачён, и прах и пепел —

Его подножье. Голова поникла

на скрещенные мышцы, и над нею

скорбь нависла горою. Молчалив

и угрюм, озирает Он обломки

разгрома; гнев и ужас всех веков

и миров омрачил Его ресницы,

и во взоре великое застыло

безмолвие.

 Гора еще дымится.

Кучи пепла и тлеющей золы,

дымные головни, скирды багровых

углей, нагроможденные, сверкают

словно россыпи камней самоцветных

в молчании зари.

 Но Ариэль,

Огненный Лев, издревле возлежавший

днем и ночью на жертвеннике Бога, —

Ариэля не стало. Только прядь

его гривы, последняя сиротка,

мерцает, и дрожит, и умирает

на обгорелых обломках, в молчаньи

зари.

 И поняли ангелы свиты,

что сделал им Господь. И содрогнулись,

и с ними все предутренние звезды

затрепетали; и ангелы лица

окутали крылами, чтоб не видеть

скорби Господней.

 И гимны заре

сменилися безмолвной песнью горя,

беззвучно-внятной жалобой. И молча

отвернулись и плакали они,

каждый ангел один с своей душою,

и весь мир с ними плакал в тишине.

И некий вздох, беззвучный, но глубокий,

со дна земли поднялся и разнесся

и разбился в безмолвии рыданья.

То разбилось, разбилось сердце мира,

и невмочь стало Господу крепиться,

и очнулся Господь, и львиным ревом

возревел, и всплеснул руками в боли —

и поднялась Шехина с пепелища,

и сокрылась в загадочности Тайн... 

III

А над горою Храма, в вышине,

стыдливая, печальная, блистала

Серна Зари, с лазурного шатра

озирая развалины, и тихо

ресницы, серебристые ресницы

трепетали.

 И юный ангел Божий,

светлокрылый, с печальными глазами,

обитавший в лучах Серны Зари

на страже Затаенных Слез-жемчужин

в чаше Безмолвной Скорби, — увидал

ту прядь огня из гривы Ариэля,

что мерцала, дрожала, умирала

средь обожженных каменных обломков

на горе Храма.

 И дрогнуло сердце

ангела, жалостно и больно стало

его душе, да не умрет последний

уголек Божества, — и на земле

не останется пламени святого,

и дивный светоч Божьего народа

и Божиего дома догорит

навсегда.