Стихотворения и поэмы

Князь Курбский от царского гнева бежал,
       С ним Васька Шибанов, стремянный[16]

.Дороден был князь. Конь измученный пал.
       Как быть среди ночи туманной?
Но рабскую верность Шибанов храня,
Свого отдает воеводе коня:
       «Скачи, князь, до вражьего стану,
       Авось я пешой не отстану».

И князь доскакал. Под литовским шатром

       Опальный сидит воевода,
Стоят в изумленье литовцы кругом,
       Без шапок толпятся у входа,
Всяк русскому витязю честь воздает;
Недаром дивится литовский народ,
       И ходят их головы кругом:
       «Князь Курбский нам сделался другом».

Но князя не радует новая честь,

        Исполнен он желчи и злобы;
Готовится Курбский царю перечесть
        Души оскорбленной зазнобы[17]:
«Что долго в себе я таю и ношу,
То все я пространно к царю напишу,
        Скажу напрямик, без изгиба,
        За все его ласки спасибо».

И пишет боярин всю ночь напролет,

        Перо его местию дышит,
Прочтет, улыбнется, и снова прочтет,
        И снова без отдыха пишет,
И злыми словами язвит он царя,
И вот уж, когда занялася заря,
        Поспело ему на отраду
        Послание, полное яду.

Но кто ж дерзновенные князя слова

        Отвезть Иоанну возьмется?
Кому не люба на плечах голова,
        Чье сердце в груди не сожмется?

Невольно сомненья на князя нашли...

Вдруг входит Шибанов в поту и в пыли:
        «Князь, служба моя не нужна ли?
        Вишь, наши меня не догнали!»

И в радости князь посылает раба,

        Торопит его в нетерпенье:
«Ты телом здоров, и душа не слаба.
        А вот и рубли в награжденье!»
Шибанов в ответ господину: «Добро!
Тебе здесь нужнее твое серебро,
        А я передам и за муки
        Письмо твое в царские руки».

Звон медный несется, гудит над Москвой;

        Царь в смирной одежде[18] трезвонит;
Зовет ли обратно он прежний покой
        Иль совесть навеки хоронит?
Но часто и мерно он в колокол бьет,
И звону внимает московский народ,
        И молится, полный боязни,
        Чтоб день миновался без казни.

В ответ властелину гудят терема,

        Звонит с ним и Вяземский[19] лютый,
Звонит всей опрични кромешная тьма,
        И Васька Грязной, и Малюта,
И тут же, гордяся своею красой,
С девичьей улыбкой, с змеиной душой,
        Любимец звонит Иоаннов,
        Отверженный богом Басманов.

Царь кончил; на жезл опираясь, идет,

        И с ним всех окольных[20] собранье.
Вдруг едет гонец, раздвигает народ,
        Над шапкою держит посланье.
И спрянул с коня он поспешно долой,
К царю Иоанну подходит пешой
        И молвит ему, не бледнея:
        «От Курбского князя Андрея!»

И очи царя загорелися вдруг:

        «Ко мне? От злодея лихого?
Читайте же, дьяки, читайте мне вслух
        Посланье от слова до слова!

Подай сюда грамоту, дерзкий гонец!»

И в ногу Шибанова острый конец
        Жезла своего он вонзает,
        Налег на костыль – и внимает:

«Царю, прославляему древле от всех,

        Но тонущу в сквернах обильных!
Ответствуй, безумный, каких ради грех
        Побил еси добрых и сильных?
Ответствуй, не ими ль, средь тяжкой войны,
Без счета твердыни врагов сражены?
        Не их ли ты мужеством славен?
        И кто им бысть верностью равен?

Безумный! Иль мнишись бессмертнее нас,

        В небытную ересь прельщенный?
Внимай же! Приидет возмездия час,
        Писанием нам предреченный,
И аз, иже[21] кровь в непрестанных боях
За тя[22], аки воду, лиях[23] и лиях,

        С тобой пред судьею[24]

предстану!» —        Так Курбский писал к Иоанну.

Шибанов молчал. Из пронзенной ноги

        Кровь алым струилася током,
И царь на спокойное око слуги
        Взирал испытующим оком.
Стоял неподвижно опричников ряд;
Был мрачен владыки загадочный взгляд,
        Как будто исполнен печали;
        И все в ожиданье молчали.

И молвил так царь: «Да, боярин твой прав,

        И нет уж мне жизни отрадной,
Кровь добрых и сильных ногами поправ,
        Я пес недостойный и смрадный!
Гонец, ты не раб, но товарищ и друг,
И много, знать, верных у Курбского слуг,
        Что выдал тебя за бесценок!
        Ступай же с Малютой в застенок!»

Пытают и мучат гонца палачи,

        Друг к другу приходят на смену:
«Товарищей Курбского ты уличи,
        Открой их собачью измену!»

И царь вопрошает: «Ну что же гонец?

Назвал ли он вора друзей наконец?»
        «Царь, слово его все едино:
        Он славит свого господина!»

День меркнет, приходит ночная пора,

        Скрыпят у застенка ворота,
Заплечные[25] входят опять мастера,
        Опять зачалася работа.
«Ну, что же, назвал ли злодеев гонец?»
«Царь, близок ему уж приходит конец,
        Но слово его все едино,
        Он славит свого господина:

«О князь, ты, который предать меня мог

        За сладостный миг укоризны,
О князь, я молю, да простит тебе бог
        Измену твою пред отчизной!
Услышь меня, боже, в предсмертный мой час.
Язык мой немеет, и взор мой угас,
        Но в сердце любовь и прощенье,
        Помилуй мои прегрешенья!

Услышь меня, боже, в предсмертный мой час,

        Прости моего господина!

Язык мой немеет, и взор мой угас,

        Но слово мое все едино:
За грозного, боже, царя я молюсь,
За нашу святую, великую Русь,
        И твердо жду смерти желанной!»
        Так умер Шибанов, стремянный.