Стихотворения и поэмы

Поэт романтическим светом освещает картины жизни погибшей партизанки. Повествование о школьных годах девушки, о ее вступлении в комсомол, о работе в сельской библиотеке, а потом о внешне незаметных делах — обходах деревень Лизой Чайкиной, связной партизан, — чаще всего сопровождается горестным лирико-романтическим аккомпанементом. Это — пейзажный мотив плачущих берез, трогательные обращения поэта к героине, раздумья о ее несбывшейся жизни, скорбные ноты народного плача. Поэт подарил Лизе весь жар и остроту своих чувств, умение глубоко видеть, замечать в малом большое. И хорошо, что он чаще передает думы своей героини, не заставляя ее говорить. Образ лишен чрезмерной «плоти»: мы не замечаем, как мысли героини или строки повествования переходят в размышления автора:

И Лиза среди комсомольцев других
Сидела и не шевельнулась ни разу,
И, словно незабываемый стих,
Звучала в ушах ее каждая фраза.

…О, первый мой ранний приход в Комсомол,

Военный порядок неприбранных комнат!..
Куда бы мой возраст меня ни довел —
Я буду, я буду, я буду вас помнить!

Словесные образы, характеризующие Лизу, лирически теплы, душевны («деревенская девочка», «милое, родное лицо», «мелкие шажки»), большую роль в поэме играет подтекст.

Лирический склад — особенность поэм не одного Светлова. Критики отмечали, что накал чувств, глубина переживаний поэтов в годы Отечественной войны обращали их к лирике, и даже поэма о героях становилась лирическим эпосом[6]. Но, посвященная героям реально существовавшим, поэма должна была рассказать о жизни и смерти этого человека. Эта особенность сближает поэмы Светлова с «Зоей» Алигер и «Сыном» Антокольского. Подобно «Двадцати восьми», поэма «Зоя» отчетливо двустильна. Проникновенны, горьки и величавы строки второй ее части — реквием погибшей партизанке; героиня приравнена к бессмертным, навеки запечатленным в искусстве героям. Первая же часть, посвященная детству Зои, — затянута, описательна, рационалистична.

В поэме Антокольского тоже существуют два стилистических потока: плач о гибели единственного сына — Сына Родины — и рассказ о юности Володи Антокольского, о его интересах, склонностях. По здесь оба потока удачно совместились, слились.

Интересно, что даже самая последовательно эпическая поэма тех лет — «Василий Теркин» А. Твардовского (здесь есть саморазвивающийся сюжет, объективный образ героя) — насыщена лирикой.

На совещании работников искусств в 1942 году И. Эренбург сказал: «Надо думать не о том, что дала война писателю, а о том, что дал писатель войне». Это, конечно, верно. Но и Великая Отечественная война очень сильно (а иногда решающим образом) повлияла на творчество советских писателей.

Война стала личным опытом Светлова, его искусства. Немало ценного, необходимого солдату поэт создал в эти дни. Но война отразилась и на последующем творчестве поэта.

4

Эпоха, наступившая после Великой Отечественной войны, сложная. Ее определили чувство всенародной гордости победой, одержанной над фашизмом, усилия восстановить разрушения, оставленные войной.

Светлов почувствовал потребность народа осмыслить пережитое и настоящее, а значит — и будущее. К этому толкал его и собственный — такой богатый — опыт. Из общественных потребностей, которые были остро личными, и выросла послевоенная поэзия Светлова — поэзия философская, — новый, яркий взлет его искусства. Такого Светлова — размышляющего о жизни, о связи времен, об истории, о человеческом призвании и счастье — мы еще не знали (хотя он, как увидим, все тот же).

Комсомольцу снятся декабристы, поэт скрепляет связь их с нынешней юностью, заклинает не порывать этой связи («Тихо светит…»). В первом варианте стихотворения были такие, напрасно, думается, устраненные строки:

Нет, вовек не обрести покоя,
Если эти имена умрут…
И строка проходит за строкою:
«Во глубине сибирских руд…»

Прошлое обязывает, — оно залог преданности родине, чести, благородства.

Традиции продолжают лучшие.

Конечно, самая заветная традиция новых поколений (а для Светлова — в особенности!) — Октябрь, гражданская война.

Я вижу снова, как и прежде, —
Над взбаламученной Невой
В старинной дедовской одежде
Стоит озябший часовой.

(«Первый красногвардеец»)

Образ красногвардейца — символ революционных традиций эпохи. Он же — и тревожное напоминание: будь человеком, не слабей духом, даже если жизнь тебя сильно бьет… В пользу такого толкования говорят и строки черновика: