Стихотворения и поэмы. Дневник

Я собиралась в город ехать,
но всё вперялись глаз и лоб
в окно, где увяданья ветхость
само сюжет и переплёт.

О чём шуршит интрига блеска?

Каким обречь её словам?
На пальцы пав пыльцой обреза,
что держит взаперти сафьян?

Мне в город надобно, – но втуне,

за краем книги золотым,
вникаю в лиственной латуни
непостижимую латынь.

Окна усидчивый читатель,

слежу вокабул письмена,
но сердца брат и обитатель
торопит и зовёт меня.

Там – дом-артист нескладно статен

и переулков приворот
издревле славит Хлеб и Скатерть
по усмотренью Поваров.

Возлюблен мной и зарифмован,

знать резвость грубую ленив,
союз мольберта с граммофоном
надменно непоколебим.

При нём крамольно чистых пиршеств

не по усам струился мёд…
…Сад сам себя творит и пишет,
извне отринув натюрморт.

Сочтёт ли сад природой мёртвой,

снаружи заглянув в стекло,
собранье рухляди аморфной
и нерадивое стило?

Поеду, право. Пушкин милый,

всё Ты, всё жар Твоих чернил!
Опять красу поры унылой
Ты самовластно учинил.

Пока никчемному посёлку

даруешь злато и багрец,
что к Твоему добавит слову
тетради узник и беглец?

Вот разве что: у нас в селенье,

хоть улицы весьма важней,
проулок имени Сирени
перечит именам вождей.

Мы из

Мичуринца, где листьяв дым обращает садовод.
Нам Переделкино– столица.Там – ярче и хмельней народ.

О недороде огорода

пекутся честные сердца.
Мне не страшна запретность входа:
собачья стража – мне сестра.

За это прозвищем «не наши»

я не была уязвлена.
Сметливо-кротко, не однажды,
я в их владения звана.

День осени не сродствен злобе.

Вотще охоч до перемен
рождённый в городе Козлове
таинственный эксперимент.

Люблю: с оградою бодаясь,

привет козы меня узнал.
Ба! я же в город собиралась!
Придвинься, Киевский вокзал!

Ни с места он… Строптив и бурен

талант козы – коз помню всех.
Как пахнет яблоком! Как Бунин
«прелестную козу» воспел.

Но я – на станцию, я – мимо

угодий, пасек, погребов.
Жаль, электричка отменима,
что вольной ей до Поваров?

Парижский поезд мимолётный,

гнушаясь мною, здраво прав,
оставшись россыпью мелодий
в уме, воспомнившем Пиаф.

Что ум ещё в себе имеет?

Я в город ехать собралась.
С пейзажа, что уже темнеет,
мой натюрморт не сводит глаз.

Сосед мой, он отторгнут мною.

Я саду льщу, я к саду льну.
Скользит октябрь, гоним зимою,
румяный, по младому льду.

Опомнилась руки повадка.

Зрачок устал в дозоре лба.
Та, что должна быть глуповата,
пусть будет, если не глупа.

Луны усилилось значенье

в окне, в окраине угла.
Ловлю луча пересеченье
со струйкой дыма и ума,

пославшего из недр затылка

благожелательный пунктир.
Растратчик: детская копилка —
всё получил, за что платил.

Спит садовод. Корпит ботаник,

влеком Сиреневым Вождём.
А сердца брат и обитатель
взглянул в окно и в дверь вошёл.

Душа – надземно, над-оконно —

примерилась пребыть не здесь,
отведав воли и покоя,
чья сумма – счастие и есть.

Ночь на 27 октября 1996