Стихотворения и поэмы (основное собрание)

Ах, цокотуха, потерявши юркость,

ты выглядишь, как старый юнкерс,

как черный кадр документальный

эпохи дальней.

Не ты ли заполночь там то и дело

над люлькою моей гудела,

гонимая в оконной раме

прожекторами?

А нынче, милая, мой желтый ноготь

брюшко твое горазд потрогать,

и ты не вздрагиваешь от испуга,

жужжа, подруга.

IV

Пока ты пела, за окошком серость

усилилась. И дверь расселась

в пазах от сырости. И мерзнут пятки.

Мой дом в упадке.

Но не пленить тебя не пирамидой

фаянсовой давно не мытой

посуды в раковине, ни палаткой

сахары сладкой.

Тебе не до того. Тебе не

до мельхиоровой их дребедени;

с ней связываться -- себе дороже.

Мне, впрочем, тоже.

V

Как старомодны твои крылья, лапки!

В них чудится вуаль прабабки,

смешавшаяся с позавчерашней

французской башней -

-- век номер девятнадцать, словом.

Но, сравнивая с тем и овом

тебя, я обращаю в прибыль

твою погибель,

подталкивая ручкой подлой

тебя к бесплотной мысли, к полной

неосязаемости раньше срока.

Прости: жестоко.

VI

О чем ты грезишь? О своих избитых,

но не расчитанных никем орбитах?

О букве шестирукой, ради

тебя в тетради

расхристанной на месте плоском

кириллициным отголоском

единственным, чей цвет, бывало,

ты узнавала

и вспархивала. А теперь, слепая,

не реагируешь ты, уступая

плацдарм живым брюнеткам, женским

ужимкам, жестам.

VII

Пока ты пела и летала, птицы

отсюда отбыли. В ручьях плотицы

убавилось, и в рощах пусто.

Хрустит капуста

в полях от холода, хотя одета

по-зимнему. И бомбой где-то

будильник тикает, лицом не точен,

и взрыв просрочен.

А больше -- ничего не слышно.

Дома отбрасывают свет покрышно

обратно в облако. Трава пожухла.

Немного жутко.

VIII

И только двое нас теперь -- заразы

разносчиков. Микробы, фразы

равно способны поражать живое.

Нас только двое:

твое страшащееся смерти тельце,

мои, играющие в земледельца

с образованием, примерно восемь

пудов. Плюс осень.

Совсем испортилась твоя жужжалка!

Но времени себя не жалко

на нас растрачивать. Скажи спасибо,

что -- неспесиво,

IX

что совершенно небрезгливо, либо -

не чувствует, какая липа

ему подсовывается в виде вялых

больших и малых

пархатостей. Ты отлеталась.

Для времени, однако, старость

и молодость неразличимы.

Ему причины

и следствия чужды де-юре,

а данные в миниатюре

-- тем более. Как пальцам в спешке

-- орлы и решки.

X

Оно, пока ты там себе мелькала

под лампочкою вполнакала,

спасаясь от меня в стропила,

таким же было,

как и сейчас, когда с бесцветной пылью

ты сблизилась, благодаря бессилью

и отношению ко мне. Не думай

с тоской угрюмой,

что мне оно -- большой союзник.

Глянь, милая, я -- твой соузник,

подельник, закадычный кореш;

срок не ускоришь.

XI

Снаружи осень. Злополучье голых

ветвей кизиловых. Как при монголах:

брак серой низкорослой расы

и желтой массы.

Верней -- сношения. И никому нет дела

до нас с тобой. Мной овладело

оцепенение -- сиречь, твой вирус.

Ты б удивилась,

узнав, как сильно заражает сонность

и безразличие рождая, склонность

расплачиваться с планетой

ее монетой.

XII

Не умирай! сопротивляйся, ползай!

Существовать не интересно с пользой.

Тем паче, для себя: казенной.

Честней без оной

смущать календари и числа

присутствием, лишенным смысла,

доказывая посторонним,

что жизнь -- синоним

небытия и нарушенья правил.

Будь помоложе ты, я б взор направил

туда, где этого в избытке. Ты же

стара и ближе.

XIII

Теперь нас двое, и окно с поддувом.

Дождь стекла пробует нетвердым клювом,

нас заштриховывая без нажима.

Ты недвижима.

Нас двое, стало быть. По крайней мере,

когда ты кончишься, я факт потери

отмечу мысленно -- что будет эхом

твоих с успехом

когда-то выполненных мертвых петель.

Смерть, знаешь, если есть свидетель,

отчетливее ставит точку,

чем в одиночку.

XIV

Надеюсь все же, что тебе не больно.

Боль места требует и лишь окольно

к тебе могла бы подобраться, с тыла

накрыть. Что было

бы, видимо, моей рукою.

Но пальцы заняты пером, строкою,

чернильницей. Не умирай, покуда

не слишком худо,

покамест дергаешься. Ах, гумозка!

Плевать на состоянье мозга:

вещь, вышедшая из повиновенья,

как то мгновенье,

XV

по-своему прекрасна. То есть,

заслуживает, удостоясь

овации наоборот, продлиться.

Страх суть таблица

зависимостей между личной

беспомощностью тел и лишней

секундой. Выражаясь сухо,

я, цокотуха,

пожертвовать своей согласен.

Но вроде этот жест напрасен:

сдает твоя шестерка, Шива.

Тебе паршиво.

XVI

В провалах памяти, в ее подвалах,

среди ее сокровищ -- палых,

растаявших и проч. (вообще их

ни при кощеях

не пересчитывали, ни, тем паче,

позднее) среди этой сдачи

с существования, приют нежесткий

твоею тезкой

неполною, по кличке Муза,

уже готовится. Отсюда, муха,

длинноты эти, эта как бы свита

букв, алфавита.

XVII

Снаружи пасмурно. Мой орган тренья

о вещи в комнате, по кличке зренье,

сосредоточивается на обоях.

Увы, с собой их

узор насиженный ты взять не в силах,

чтоб ошарашить серафимов хилых

там, в эмпиреях, где царит молитва,

идеей ритма

и повторимости, с их колокольни -

бессмысленной, берущей корни

в отчаяньи, им -- насекомым

туч -- незнакомом.

XVIII

Чем это кончится? Мушиным Раем?

Той пасекой, верней -- сараем,

где над малиновым вареньем сонным

кружатся сонмом

твои предшественницы, издавая

звук поздней осени, как мостовая

в провинции. Но дверь откроем -

и бледным роем

они рванутся мимо нас обратно