Мы жизни с ужасом внимаемИ, пустоту прикрыв рукой,Неощутимо отмираем,Чтим соблазнительный покой.Мы счастью хлопотливо рады.Душа до дна оглушенаПредчувствием пустой отрадыОпустошительного сна.Но вдруг отдергиваем руку —Тоской разверстые персты.Туда, туда, в глухую мукуТвоей блаженной глухоты.Наш смертный грех — глухой Бетховен.Не по плечу нам горький свет.Вотще! День пуст и многословен.Что значит ветер сотни лет?Святая глухота! И вровеньЛюбви — на эту высотуНисходит горестный Бетховен,Развертывая глухоту.«Моя горбоносая ночь — это ты!..»
Моя горбоносая ночь — это ты!Профиль отца и бессонница.Мне памятна рухнувшая с высотыОбразов дикая конница.Мне памятна ночь и в ночи — этот шагПрерванной повестью схвачена,Растерянно входит слепая душаВ смерч для нее предназначенный.Легчайшая знает — бороться не в мочьС ветром, безумьем и тучами.Твой профиль секирой врезается в ночь,Ночь отступает, измучась.Но ластится тьма, но не кончен рассказ.Ночь ни на чем не основана.И снова над серыми ямами глазГоречь морщины безбровной.Мне памятен шаг за стеной. О моеДетство, и ночь, и бессонница.Вот снова ломает копье о копьеОбразов отчая конница.«О грязца неземная трактира!..»[32]
О грязца неземная трактира!О бессмертная пыль у ворот!Для кого эта голая лира,Надрываясь, скрипит и поет?Вновь шарманки старушечье пенье,Вновь сухие ползут облака,Вновь заборов пустое смятеньеИ шлагбаумов желчь и тоска.Этот мир — вне покоя и срока,Этот мир неподкупной мечты,Этот мир — лишь бессонница Блока,Неотвязный позор пустоты.«Гляди: отмирает и все ж накопляется бремя…»
Гляди: отмирает и все ж накопляется бремяСтихов и метафор — листвы у подножья ствола.И в тех, что легчайшею молью затронуло время,Зеленая жизнь незаметно уже отбыла.И медленный ритм, так похожий на ритм Мандельштама,Не мне одному указует на тонкую сетьПрожилок и жил и на образы те, что упрямоЖивут, превратившись в прозрачную, милую медь.Но в двадцать четвертую осень мою это бремяПокойных стихов лишь слегка, лишь слегка тяготит.Не знаю, что будет со мною, когда между темиЛистами увижу, что образ последний лежит.«Время, прости! Облачко на закате…»