Стихотворения, не вошедшие в сборники

и тот же дьявол-чекист в Берлине

правит тот же красный бал.

Пришлось Собаке в Берлине круто.

Бредет, качаясь, на худых ногах —

куда? не найдет ли она приюта

у нас на Сенских берегах?

Что ж? Здесь каждый — бродяга-собака,

и поглупел, скажу не в укор.

Конечно, позорна Собака, однако

это еще невинный позор.

Июнь 1922

(на случай)

Париж

ГОЛУБОЙ KOHBEPT

В длинном синем конверте

Она мне письмо прислала.

Я думал тогда о смерти…

В письме было очень мало,

Две строчки всего: «Поверьте,

Люблю я, и мир так светел…»

Я думал тогда о смерти

И ей на письмо не ответил.

На сердце было пустынно…

Я сердцу не прекословил.

Разорванный, праздный, длинный

Конверт на ковре васильковел.

ЦИФРЫ

       22, 25… целых 8!

Далеко стонет бледная Лебедь,

Этот март невесенен, как осень…

       25… 26 — будет 9!

       Будет 9… Иль 100? 90?

Под землей бы землею прикрыться…

Узел туг, а развяжется просто:

       900, 27, но не 30.

       900, да 17, да 10…

Хочет Март Октябрем посмеяться,

Хочет бледную Лебедь повесить,

       Обратить все 17 — в 13.

«Господи, дай увидеть…»

Господи, дай увидеть!

Молюсь я в часы ночные.

Дай мне еще увидеть

Родную мою Россию.

Как Симеону увидеть

Дал Ты, Господь, Мессию,

Дай мне, дай увидеть

Родную мою Россию.

ИЗВЕРЖЕНИЕ ЭТНЫ

«Население Montenegro и Monterosso, убегая, запрягало в тележки домашний скот, свиней и даже индюшек…» 

Из газет

Меж двумя горами, Черной и Красной,

мы, безумные, метались тщетно.

Катится меж Черной и Красной

огненная стена из Этны.

Запрягли индюшек — рвемся налево,

запрягли свиней — бежать направо,

но нет спасенья ни направо, ни налево,

и ближе дышит, катится лава.

Катится с металлическим скрипом,

с тяжелым подземным лаем.

Опаленные, оглушенные скрипом,

мы корчимся, шипим — и пропадаем.

ГУРДОН

А Miss Мау Norris

Суровый замок на скале-иголке.

     Над пепельностью резких круч

     Лет голубей, свистящий шелком,

И сырь сквозистая заночевавших туч.

Бойниц замшонных удивленный камень,

     И шателенка, с белым псом,

     В одежде шитой серебром,

С весенним именем — с осенними глазами,

Здесь все воспоминания невнятны:

     Слились века и времена,

     Как недосмотренного сна

     Едва мерцающие пятна.

Здесь — в облачном объятии дремать,

     В объятии сыром и тесном,

     Но жить — нельзя… А вспоминать —

     Зачем? О чем?

                 О неизвестном?

ПАДАЮЩЕЕ

Падающая, падающая линия…

Видишь ли, как всё иное

Становится день ото дня?

Чашка разбилась синяя.

Чашка-то дело пустое,

А не скучно ли тебе без меня?

Падает падающая линия…

Не боюсь, что стало иное,

Не жалею о прошедшем дне,

Никакого не чувствую уныния.

Ты не видишься почти со мною,

Но ты вечно скучаешь обо мне,

Ибо чашка-то не разбилась синяя…

1923

СБУДЕТСЯ

Что мне — коварное и злое данное:

я лишь о должном говорю,

я лишь на милое, мне желанное,

на него одно смотрю.

Радость помнится, не забудется,

надежно сердце ее хранит.

И не минуется, скоро сбудется

то, чем душа моя горит.

Не отвержено, не погублено

всё, любимое Тобой.

И я увижу глаза возлюбленной,

увижу здесь, на земле, живой.

Ты отдаешь утрясенной мерою.

Господи! Знаю, что воля — Твоя,

но не боюсь, ибо радостно верую:

Ты хочешь того, чего и я.

Париж, весна

ВЕРНОСТЬ

И.И. Ф-му

Смерч пролетел над вздрогнувшей вселенной,

Коверкая людей, любовь круша.

И лишь одна осталась неизменной

Твоя беззлобная душа.

Как медленно в пространстве безвоздушном

Недель и дней влечется череда!

Но сердцем бедным, горько-равнодушным,

Тебя — люблю, мой верный, навсегда.

ПЛАМЯ

Посмотри в жаркие окна,

в небесный фарфор.

Чей это желтый локон

вьется из-за гор?

Ширится, крутится круче…

Что это? Не гроза ль?

Но почему под тучей

забагровела даль?

Вся в искрах странная хмара…

Нет, не гроза, не гроза!

Это лесного пожара

огненные глаза.

Ало мглы загорелись…

Дымы — как фимиам…

Маковое ожерелье

вспыхнуло по холмам.

А с неба кто-то струями

льет сверкающий зной:

белое горнее пламя —

в красный огонь земной.

«Любовь уходит незаметно…»

Любовь уходит незаметно,

Она бездейственно не ждет.

Скользит, скользит… И было б тщетно

Ее задерживать отход.

Не бойся этого скольженья.

Ты так легко ослепнешь вновь,

Что позабудешь и прозренья

И слово самое любовь.

СЛОВО?

Проходили они, уходили снова,

Не могли меня обмануть…

Есть какое-то Одно слово,

В котором вся суть.

Другие — сухой ковыль.

Другие все — муть,

Серая пыль.

Шла девочка через улицу,

Закричал ей слово автомобиль…

И вот, толпа над ней сутулится,

Но девочки нет — есть пыль.

Не правда ли, какие странные

Уши и глаза у людей?

Не правда ли, какие туманные

Линии и звуки здесь?

А мир весь

Здесь.

Для нас он — потери…

Но слово знают звери,

Молчаливые звери:

Собачка китайская,

Голубая, с кожей грубой,

В дверях какого-то клуба

Дрожит вечером майским,

Смотрит сторожко,—

Молчит тринадцать лет,

Как молчит и кошка

В булочной на Muette.

Звери сказать не умеют,

Люди не знают,

И мир, как пыль, сереет,

Пропадом пропадает…

ЛИК

О моря тишь в вечерний час осенний!

О неба жемчуг,— белая вода!

И ты, как золотой укол, звезда,

И вы, бесшелестных платанов тени,—

       Я не любил вас никогда.

Душа строга и хочет правды строгой.

Ее поймет, ее услышит Бог.