Стихотворения. Поэмы

Как муж с женой они остались.
Соединил их не священник –
Любовь и бог соединили.
Они не повторили клятву
Быть верными друг другу. Клятва
Там, в глубине их душ, осталась,
Где оставаться и должна
Нетронутой, неизреченной
И чистой, как звезда, которой
Дыханье даже не коснулось…
Дни счастья шли, и шли недели.
И мир не ведал,
Что было с ними.
Они не знали,
Что было в мире
И существует ли он даже.
Но, наконец, заговорила
Душа Сильвестра и сурово
Спросила: «Не пора ль проснуться?
Не для себя, а для других ты
Живешь на свете. Неужели
Забыл ты о своем призванье?
Вставай же и берись за дело!»
А вместе с тем еще суровей
Сказал забот домашних голос:
«Берись за дело, а иначе
Придется голодать обоим,
А вскоре и троим, пожалуй!»
И за перо тогда он взялся,
И написал достойно, вольно
Все, что душа ему сказала,
И труд к редактору понес.
И тот прочел и так ответил:
«Вы, сударь, человек великий,
Но и безумец вы великий!
Величье ваше в том, что славный
Вы написали труд! Наверно –
Руссо не написал бы лучше!
Но вы безумец потому, что
Воображаете, что это
Вы ухитритесь напечатать.
Вы не слыхали О цензуре?
Поймите, что это такое!
Я, сударь мой, сравню цензуру
С такой чертовской молотилкой,
В которую снопы бросаем,
Чтоб вымолачивала правду
Она, как зерна, и пустую
Солому только возвращала
Для жвачки публике почтенной.
Неправда? Испытайте сами!
За зернышко малейшей правды,
Оставшееся в той соломе,
Согласен проглотить я пулю!
И если нет у вас желанья
Попасть в такую молотилку,
То сейте, сударь, не пшеницу,
А хмель и прочие дурманы!
Все это можете подать вы
Хоть целиком. Скажу я больше –
За это наградят вас щедро!»
Домой пришел он оглушенный,
Как будто головой о стенку
Он стукнулся… Решил он: ладно!
Напишет мягко он, смиренно…
Так гладко, что рука цензуры
Скользнет по бархатным страницам.
Но только, книгу переделав,
Заметил он: еще вольнее
И много горше книга стала.
И много раз писал он снова
И разрывал, прекрасно видя,
Что он идет не той дорогой…
И наконец он убедился:
Все то, что годно для печати,
Учить людей, увы, не может,
А то, что годно для ученья,-
Не может выйти из печати.
«Ужасно! – закричал он.- Значит,
Нет способа, чтоб мир услышал
Мои слова! Итак, я должен
Гасить в себе душевный пламень,
Которым мог бы мир поджечь!
Как видно, тот душевный пламень
Меня пожрет! Нет! Жить я должен!
Но где ж возьму на это денег?
Иль мне от принципа отречься
И, изменив ему, святому,
Покорно присоединиться
Ко всяким этим негодяям,
Обманщикам людского рода?
Нет! Лучше с голода подохну,
Уж лучше так я жизнь окончу,
Как начал – буду красть и клянчить,-
Чем напишу одну хоть букву,
Которая б не изливалась
Из чистого истока духа!
Нет! Не набью фальшивой марки
На помысел, пусть самый малый!
О помыслы мои! Бог с вами!
Как узники вы в каземате!
Пусть будет гробом и темницей
Для вас мой ум!
Нет! Так не будет.
Не допущу, чтоб вы погибли!
Настанет день, настать он должен,
Когда раскроются темницы
И вы всю землю обойдете,
Тепло и свет неся с собою,
Как солнца летнего лучи!»
Так
Отдых дал своим он мыслям,
А чтобы не лишиться хлеба -
Чужих творений перепиской
Он занялся. О, труд тяжелый!
Ведь и с работой дровосека
Он не сравнится!
С утра работая до ночи,
Нередко видел переписчик
При свете лампы,
Как ночь проходит
И новый день сменяет ночь.
Но этот день был так же беден,
И на окне узор мороза
Был все затейливей и ярче,
И даже замерзали слезы
В глазах у женщины, но все же
Ее любовь не остывала.
Л годы шли. И год за годом
Росла семья. Их стало трое,
И четверо. И четверилась
Нужда в мансарде поднебесной,
Где стены дождь исполосатил,
Где сырость порождала плесень,
Где на кровати спало трое,
А на полу, у изголовья,
Спал на соломенной подстилке
Глава семьи…
Лучи рассвета
Ложились на чело Сильвестра,
Как золотой венец,
Как теплый,
Блестящий божий поцелуй.