Стихотворения. Сенсации и замечания госпожи Курдюковой

«Чаша радости» — обычный элегический штамп. Но возможность опьянеть оттого, что поэт вкусил эту «чашу радости», да еще, опьянев, разболтаться и «проговорить» тайну — переводит в пародию это элегически условное выражение. Это относится к фразе «не расчислил, не измерил расстояния мой глаз». Переводя эту фразу на язык «презренной» прозы, мы скажем, что поэт излишне доверился своему глазомеру, который обманул его, и в результате проверки поэт понял, что небо неизмеримо от него дальше, чем ему показалось. Здесь уже не своеобразная реализация элегической метафоры, а грубое вторжение инородного прозаизма в условный словарь.

То же самое в элегии «Видение», где неуместно примененный глагол разрушает условность элегического словаря:

Осуществилась мысль поэта,
Душа святыней обдалась...
Но песнь чудесная допета,
И ангел вдруг исчез из глаз.

Вот еще примеры таких стилистически инородных прозаизмов, Деформирующих элегический строй стиха:

Звезда, прости! Пора мне спать,
Но жаль расстаться мне с тобою...

(«Звезда»)

В надеждах часто я встречаю недочет...

(«Большая Медведица»)

И я б желал иметь так много осязаний...

(«Звезды» )

Стилистические сдвиги — далеко не единственный фактор, разрушающий условность традиционной элегии. Выше говорилось об элегической ситуации, связи мотивов, характерной для элегий Жуковского или Козлова. Мятлев в нескольких элегиях пытается соединить элегическую лексику, ее высокие элементы —

Завядший розовый листок,
Предмет таинственных мечтаний,
Ты для души моей залог
Святых, живых воспоминаний! —

с темой, характерной скорее для Бенедиктова, для «сборного романтизма». Оказывается, что завядший листок напоминает поэту бал, на который явилась красавица с цветком. Цветок «на грудь ее упал, когда красавица кружилась», поэт, «весь растревоженный, смущенный», жадно смотрел на цветок, он выпросил у нее этот цветок и сохраняет «как святыню». То же самое и в стихотворении «Статуя», которое я позволю себе привести целиком, потому что оно по принципам своим уже в целом близко к пародии и этим пародийным характером обязано отнюдь не только отдельной случайной лексической или фразеологической обмолвке:

Стату

я, как ты хороша!Тобой полна моя душа,
Ты точно та, кого воображаю,
Рисую в мыслях и ласкаю
В бессонницах и сладком сне.
Уж ты давно знакома мне.
Уже не раз, томим мечтою,
Я грудь твою и плечи целовал,
Твой стан роскошный обнимал,
Играл с прелестною ногою.
Ах, если бы я способ отыскал,
Как оживить, воспламенить статую,
Как влить в нее любовь такую,
Какою я, бессмысленный, горю
Но я пустое говорю:
Мне суждено статуей любоваться,
А ей — всё камнем оставаться.

И синтаксическая структура, иногда придающая стихотворению разговорный оттенок (особенно в связи с перебоями метра), и некоторые эпитеты («стан роскошный», «прелестною ногою»), и концовка, явно переводящая стихотворение в комический план, — все это очевидные элементы пародии.

Характерные черты пародии сказываются в целом ряде элегических стихотворений Мятлева. Потенциальная, «неумышленная» пародийность — явление, часто в его лирике встречающееся. Такого рода объективно присущая стилю «неумышленная» пародийность характерна для целого ряда поэтов, чье творчество отмечено сложной и вычурной метафоричностью, и в высшей степени свойственна всей «величаво-романтической школе» тридцатых и сороковых годов, особенно поэзии Бенедиктова.[29] Нет, кажется, более убедительного примера «неумышленной пародии», нежели некоторые стихи Бенедиктова. «Для вульгарного романтизма тридцатых годов первый создал стиль Бенедиктов, ниспровергший систему эстетических запретов, столь непреодолимую для поэтов предыдущего поколения. Бенедиктов в принципе отказался от всяких регулирующих начал: допустив любые слова в любых сочетаниях, он извлек из романтических возможностей самые крайние результаты У Бенедиктова не только сняты классические нормы логики и хорошего вкуса, но и нормы языка оказались необязательными».[30]

Удачи ожидали Мятлева отнюдь не на тех путях, где он встречался с Бенедиктовым (таких «встреч» было, кстати, немного: уже приведенное стихотворение «Статуя», стихотворение «Пахитос» и ряд срывов в «бенедиктовщину» в отдельных элегиях).