Стихотворения (Том 1, 1968-1974)

И за то, что проник я в начало попытки узнать,

И за то, что я выкрал фальшивое веко творенья,

Обречен я терпеть, кочевать, бедовать и страдать,

Повторяя удел восемнадцати тех поколений.

С двух сторон я узнал, изучил судьбы предков своих.

Все они рождены были с долей суровой и жесткой.

Ни один не сидел на платформе из согнутых спин

Тех, внизу, что стоят под невидимой страшной решеткой.

И за мысли мои, за отсутствие страха толпы,

За отсутствие трепета кролика нет мне возврата

Из гонимых всегда, из всегда нелюбимых таких,

Из объявленных вечной персоной нон грата.

За пределом, за уровнем жизни моей

Простирается то, что мне может лишь только присниться,

Но пока у меня - бесконечность за спинами дней,

Мне свободнее дышится, пишется, спится.

Я за мигом гонюсь, я за ним, лучезарным, тянусь,

Пробуждаюсь осыпанный грезами в синей постели,

И за копию света я сильной рукой уцеплюсь,

Незаконно за ним уносясь без какой-либо цели.

Чувства! Не разделяя, познать

Каждый в отдельности, миг, чьи законы

Лишь в бесконечном дано отыскать,

В том, что затеряно в неповторенном.

Я опускаюсь на самое дно

Чашечки ландыша, в благоуханье,

Чтобы увидеть, чего не дано

С роста огромного видеть в мельчайшем.

Я погружаюсь в прошедшие дни,

В сущность значительности мгновений,

В подлинность чувств, что только одни

Могут быть названы неповтореньем.

Даже с жуткой занозой, сидящей в спине,

Этих темных предчувствий, трагически-грозных,

Я несусь к облакам на чудесном коне

Представлений и мыслей, почти-невозможных.

Вещи ожили. Запах краски и штор

Перемешался. Стулья, кресла и пол

Заговорили; простой разговор

Стал бессловесным посредником чувства.

Сон стал реальным. В жизнь осязаемо

Вторглись иллюзии, став ее смыслом.

Вместо обмана - узоры хрустальные

Выросли - будто ему в укоризну.

Быт растворился в огнях бесконечного,

В россыпях-днях полновесного крошева,

Кодом запретным всего человечного,

Ангелом этого мира непрошенным.

Сентябрь, 1973. Могилев.

x x x

Наполеон! Повелевай мной.

Я вновь Бетховена почту;

И на Валгалле современной

Я Ницше, Фридриха, прочту.

Лети опять, мой белый лебедь,

К своим далеким островам,

В Грааль высокий, словно небо,

К прекрасным солнечным лугам.

Не боги делают паперти

И не политики живут:

За власть остаться после смерти

Друг друга смертные грызут.

И нам останется Бетховен,

И Ницше, и Наполеон,

И этот, ужасом наполнен,

Над сном безвестных тихий звон.

12 Марта, 1974.

x x x

Бросается вечно ненужная поступь.

Проклятие грязному, свинскому миру!

И от пустого, безликого страха

Бросается ваза с кухонного шкафа,

Как я бросаюсь вниз головой через форточку.

24 января 1974. Могилев.

x x x

Я хотел сегодня поиграть на скрипке,

Гриф которой виднелся из футляра

Обещанием прекрасных мелодий.

Я протянул к ней руку, чтобы наполнить

Душу и пространство звучанием сильным.

Но оказалось, что пыл мой излишен

И что не выразить мне вдохновенья:

Струны, повиснув, мне говорили,

Что бесполезно умрут эти звуки.

Я, предаваясь влеченью иллюзий,

Странствовал в землях, которых не видел

И не тревожил своим посещеньем.

Я, повинуясь влеченью сердца,

Край созерцал, прежде мне неизвестный,

Но, несмотря на наличье различий,

В нем находил я знакомое с детства.

Путь, извиваясь, тянулся за солнцем.

Я догонял его ровную поступь.

И, утомившись от сотен желаний,

Снова протягивал руку за скрипкой.

16 января, 1974.

РОМАНТИЗМ

Стук каблуков, удаляющихся на расстояние.

Двери захлопнулись, шепот затих;

Звуки, вдруг вырвавшиеся на прощание,

Быстро заглохнули в звуках других.

Свет, так привычно и призрачно падающий,

Тонет в углах и, дойдя до земли,

Вдруг исчезает и, отражающийся,

Вязнет в мозгу, как навязчивый стих.

Шторы, так лицемерие скрывающие

Жизнь, вожделение плоти и смысл,

Чуть приоткрыты и, ниспадающие,

Прячут лицо будней комнат своих.

Листья с нечеловеческим трепетом

Свет пропускают и, снова сойдясь,

Сеют экстаз фантастическим зеркалом,

С бешеным танцем объединясь.

Стонет кругом аномалия вечера:

В шепоте листьев, в тиши и в шагах,

В зримых приметах незримого вечного,

В трепете рук и в стучащих сердцах.

Музыка в стиле додекофонии,

Тембры и качества объединив,

Стала творением ясной гармонии,

В вечера форму контрасности слив.

Неискушенный пришелец из прошлого,

Грустный, как сон, и наивный, как день,

Ловит приметы бесплотного крошева

И исчезающих слепков теней.

Стопами времени смысл покажется;

Мерным кружением смутных начал

Тесных строений и прошлого вяжется

Неотторжимый и вечный накал.

Запахов пряные мысли вклиняются

В шорохи МЫСЛЕЙ, к безвестию льнут;

Длинными нитями тени встречаются,

Странный ковер ослепления ткут.

Эхом торжественным сути колышется

То, чего в мире сегодня не ждут,

И в тишине ненамеренно дышится

Сводом ночей и бесстрастием пут.

В масках столикостей ветви качаются,

И до балконов они достают,

И в полутьме неизменно кривляются

Блики, клинком вырываясь пут.

Накипью вечера - свет. Отражается

Сорванным пылом Предвестник, омыт

Полными венами Эха. Вздувается

Мир, от просвета сомнений закрыт.

В листьев гниении, в пряности запахов

И в вожделенности сочной листвы

Длятся шаги очерченности ласковой

И осветленности острой канвы.

С ясной вместимостью, в пламени сочного

И полнозвучного трепета сил