Стихотворения том 2 (СИ)

Свидетельство о публикации №111080200037

Хранилище 47. Любовно-шуточные

Игорь Белкин

Ворочаешься ты.

Скрипят пружины.

Сменить бы нужно старенький матрас,

не то соседи снизу шваброй длинной

начнут нам в потолок стучать сейчас.

Матрас – наследство от прабабки Фёклы,

столетний, безусловно, раритет,

в жару прохладен, от любви не мокнет,

не сыплет поролоном на паркет.

А ты ворчишь на неудобство позы,

в живот упёрлась левою ногой,

и нежеланьем страсть мою морозишь,

нет, чтоб шепнуть лукаво: дорогой!

И, кошечкой игриво изгибаясь,

поцеловать меня хотя бы в нос,

и по щеке погладить: баю-баю,

опять не брился на ночь, весь оброс!

И я б метнулся в ванную побриться,

в подмышки вбрызнув «Шипр»-одеколон,

и мы бы над матрасом словно птицы

взлетели – и прабабке наш поклон!

И от дурмана плясок половецких

стучать соседи перестанут нам

и тоже страсть озвучат не по-детски,

деля любовь как мы – напополам...

«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

А вот она, столешница дубовая,

на ней опять разделываю Слово я,

филейное – в запас, с костями проще –

на холодец и на святые мощи!

А вот и ножик шведский, сам он точится,

а вот любовь в постели, полуночница,

не спится ей без ласки колыбельной

в субботу, воскресенье, понедельник.

И далее – от вторника до пятницы...

Она – царица, и она – привратница,

а я условен при своей короне,

но всё же не прислуга, а персона!

В глазах её величественно бешенство,

сейчас она ударит по столешнице

рукой нетерпеливой: эй, мужчина,

не хватит ли бесплодной писанины?

На циферблате стрелки остановятся,

не впишется в бумагу пустословица,

что проку в ней, когда любовь в постели

важнее, чем потуги менестреля?

«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

Клянусь рогами и копытами,

и всеми фибрами клянусь:

я Вас, любимая, подпитывал

весельем, изгоняя грусть!

Результативно и внепланово

при солнце и в любую хмарь

слова изобретал я заново

без оговорок на словарь.

Под равнодушным взглядом месяца,

под писк несносных комаров

я плёл смешную околесицу –

чем дальше в лес, тем больше дров!

Вы улыбались снисходительно,

питаясь крохами тепла,

но слов моих поток живительный

напрасно выгорел дотла.

У Вас в глазах грустинка синяя,

Вам бесприютно и темно,

и небо молнии расклинили:

поверьте, это не смешно...

«»»»»»»»»»»»»»»»»»

Я на лодке-плоскодонке через Волгу погребу

целовать свою девчонку, баловать свою судьбу;

я ей верю и не верю, знаю, ветрена она!..

Левый берег, правый берег, равнодушная волна...

Теплоходы белоснежны, чайки падают в пике,

лодка замерла на стрежне, словно палец на курке –

то ли силы не хватает, то ли где-то в глубине

молодых русалок стая помешать решила мне.

Ишь ты, вишь ты, интриганки, хулиганки в чешуе, нет, чтоб девушке Татьянке из жемчужин свить колье!

Задыхаясь от волненья и не тратя лишних сил

я бы этим украшеньем Таню сразу обольстил!

И пошли бы мы с ней мило в однокомнатный чертог, дева щей бы наварила, я бы тоже ей помог –

в ритме скоростного вальса ноги в руки – и вперёд! –

за портвейном в шоп смотался побыстрей, чем звездолёт...

Размечтался, мачо-муче, бесаме, босяк-ковбой!..

И поплыл под скрип уключин – дыбом шерсть и хвост трубой; озверел я, месяц кряду проживая в шалаше!..

Отпуск.

Глушь.

И ни наяды, хоть шерше, хоть не шерше...

«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

Курительную трубку

зубами придавлю:

прощай, моя голубка,

семь футов кораблю!

И чтоб тебе мечталось

о принце неземном

и чтоб твоя усталость

ушла за окоём!

Туманным опахалом

затмился лунный след,

я не познал и в малом

твой венценосный свет,

рукою не затронул

горящую свечу,

сирень на подоконник –

и всё, молчу, молчу!

Бежит изящный лайнер

по голубой волне

к невысказанной тайне

в девичьем нежном сне,

а я у терминала

курю и морщу лоб,

и пестую печалей

цветной калейдоскоп.

Когда-нибудь и где-то

весенним ярким днём

любимого ты встретишь

в сиянье золотом,

а я морским бродягой

уйду за острова

и в жизнь твою – ни шагу!..

Но это всё слова...

«»»»»»»»»»»»»»»»»»

Любовно-шуточное.

Мир тобой заполнен от и до,

ни окна в нём нет и ни просвета,

и ни ассорти, ни винегрета –

только хмель муската и бордо!

Два глотка сближения с тобой

обращают серое в цветное,

в нечто утончённое резное

вроде тонких кружев для жабо.

Ах, не кавалер я Арамис,

не могу словами заморочить

и увлечь, смеясь, на ложе ночи

жизнь твою, пленительная мисс!

Но, как вечно влюбчивый корнет,

я взорвусь петардой озорною:

дева, не желаешь ли со мною

потерять невинности букет???

«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

Ты спроси меня, спроси:

есть бандиты на Руси?

Я отвечу сразу: нет! –

расстегну тебе корсет,

любоваться буду

белоснежной грудью,

возбуждая организм –

разве это бандитизм?

Не хихикай, не шепчи:

сдуй навершие свечи! –

пусть любуется народ

тем, что лифчик деве жмёт,

холодит ладони

мне, а не барону

с правом сливки с молока

снять на свадьбе мужика!

Ты спроси меня, спроси

на иврите, на фарси

и по-русски, щуря глаз:

где обещанный экстаз?

Я тебе отвечу,

гладя нежно плечи:

трудно растопить мне лёд,

что тебя огнём не жжёт!

«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

Яростный, всклокоченный,

где-то на обочине

обживаю ковыли –

зря меня не шевели!

От Судьбы блохастой я

отбиваюсь ластами

и морзянкой ей стучу:

я тебе не по плечу!

Милая, не милая,

не ходи за вилами,

я тебе отдамся так