Стикс

— Я? Хочешь сказать, это мое дело, выслеживать по ночам, откуда вывозят ящиками «паленую» водку? Правильно, мое. Только я, Ваня, женатый человек, если ты еще это вспомнишь. По-настоящему женатый. И моя жена всегда думала, что если друг детства Иван Мукаев зовет ее мужа ночью сидеть в Нахаловке, в засаде, то это значит только одно: пьянку и женщин. Я не знаю, машину ты караулил по ночам или лазил в окна к неверным женам. А насчет заводика… Должно быть, ты его нашел. Какой дом, не припомнишь?

— Припомню. Обязательно. Я уверен, что память вернется. Только давай сейчас о другом. Об этих десяти трупах.

— Дело в сейфе, — спокойно сказал Свистунов. И посмотрел на него с большим интересом. Он понял этот взгляд: неужели, покажешь? И ответил:

— Покажу.

Полдень

Он так и не понял, почему, отстранив Руслана Свистунова, стал заниматься делом о серийных убийствах в одиночку. Совершенно ничего не понял, кроме одного. Разложив перед собой фотографии, почувствовал вдруг головокружение и подступающую к горлу знакомую тошноту.

Не было никаких сомнений в том, что он все это уже видел и раньше. До боли знакомые, много раз пропущенные через себя детали: исколотые ножами тела, мертвые лица, которые он, без сомнения, когда-то видел, безобразные подробности истерзанной плоти: «…десять проникающих ранений грудной клетки спереди — справа и слева, повреждены сердце, сердечная сумка, аорта, легкие, легочная артерия…» Да, он думал об этом много и долго. Думал и размышлял: почему? зачем?

— Ну, что? — спросил капитан Свистунов. — Что-нибудь прояснилось?

— Не знаю. Но я видел это, — с уверенностью сказал он.

— Конечно, видел. Мы вместе выезжали на осмотр места происшествия. Ты разрешишь, я взгляну?

— Да, конечно.

Свистунов пододвинул к себе дело. Сделался вдруг нервным, начал листать, морщиться, оттягивать ворот рубашки, словно тот душил и мешал двигаться и был собачьим ошейником, никак не воротником.

— Ты спросил, Ваня: «Не брал ли я взятки». А я ответил: «Не пойман — не вор». Так вот, Иван Александрович Мукаев: я понятия не имею, почему ты не посвящал меня в подробности своего расследования. Потому что ничего такого, чего бы я не знал раньше, здесь нет. Ты понимаешь?

— Нет.

— А я так думаю, что последние несколько листов здесь просто-напросто отсутствуют. Вырваны, изъяты.

— Как это?

— А так. Ты изъял их отсюда, Ваня. И где ж они теперь?

— Не знаю.

— Дома? Порвал? Сжег? Я хочу знать, где они?

— Клянусь тебе: не помню!

— Тебе заплатили? Кто заплатил? Как другу скажи, я ж никому. Все понимаю.

— Да не знаю я ничего! Да я полжизни бы отдал, чтобы хоть что-нибудь в голове прояснилось!

— Я видел, как ты уезжал в тот день, — сказал вдруг Свистунов.

— Следил за мной? Ты за мной следил?! — спокойнее, туда его, внутрь, этот пузырь.

— Ну что ты, Ваня! Присматривался. Последние дни очень внимательно к тебе присматривался. Машину свою ты из гаража не стал выводить. Выйдя на трассу, поднял руку, проголосовал, поймал частника и поехал.

— Куда?

— В сторону Горетовки.

— Горетовка? Что это Горетовка? — Вспышка перед глазами, и что-то теплое разлилось внутри. Горетовка… До боли знакомое.

— Большой поселок на самой окраине района, километрах в тридцати отсюда. Там нашли первый труп. Восемнадцать лет назад. Вспоминаешь?

— Женский, — прошептал он.

— Ну да. Женский. Вообще, странный тип этот наш серийный маньяк, и понять его очень непросто. На первый взгляд, кто под горячую руку попал, того и истыкал ножом. Причем выбирает какой-то отстой. Та, первая, была местная б… Пила, как сапожник. И сначала даже значения не придали: подумали, очередной хахаль ножичком животик почесал. Всю Горетовку перетрясли. Задержали одного. «Да, — говорит, — пили. Вместе пили. Больше ничего не помню». Ну, его и посадили. Что ж невероятного? Перепились, подрались. Никто ничего не помнит. Два года тихо было. Ты соображаешь, Ваня? Два года!

— А потом?

— Потом, осенью, нашли еще один труп. На этот раз мужской. Алкаш из местных.

— Тоже из Горетовки?

— Именно. Собутыльник той бабы, что была первой жертвой. Но на этом все. В Горетовке — все. Через год нашли труп километрах в трех, в Елях, потом в десяти, в Богачах, потом… В общем, в окрестных деревнях, а один здесь, в Р-ске. В городе.

— Дальше.

— Дальше? А дальше все. Прошло ни много ни мало десять лет. Тишь да гладь да божья благодать. Вэри Вэл совсем успокоился, стареть начал, добреть. Тебя пригрел, лелеять стал. Да и то сказать, Ваня: у тебя талант. Все грамотно, правильно, четко, бандиты сами чистосердечные признания пишут.

— Но я ж, говорят, пил.

— Пил, но никогда не напивался. Иной раз невозможно было с точностью определить, пьяный ты или трезвый. Пол-литровая бутылка водки в сейфе у тебя всегда стояла, факт. Но пьяницей тебя назвать… Нет, Ваня. Ты глушил какую-то странную, непонятную тоску в себе. Черную тоску. Недаром тебя прозвали Мукой. Что-то тебя за душу тянуло. Но что? Никому ты про себя правды не говорил. Вот и поди отыщи ее теперь, правду эту.

— Когда прошло десять лет, что случилось?