Стикс

— У тебя просили защиты от старшеклассников. Ты был отчаянным, ни с кем не боялся сцепиться. И еще ты был лучшим волейболистом, футболистом, баскетболистом…

— И все-таки у меня должен был быть в школе любимый предмет. И каким-то образом я же поступил в юридический.

— Милый, наверное, все вступительные экзамены у тебя принимали женщины, — улыбнулась Зоя. — А этот предмет ты всегда знал на «отлично». И даже с плюсом. Спокойной ночи. Да, если ты пойдешь к Лоре, по крайней мере вспомни все, что ты мне раньше врал, если останешься у нее ночевать. Ведь я целых десять лет тебе верила.

ДЕНЬ ВОСЬМОЙ

Это был какой-то сплошной тягучий, клейкий кошмар. Без отдыха, без редких проблесков солнца. Не в смысле погоды: здесь-то все было как раз в полном порядке. Светило солнце, и поэтому он сначала никак не мог сосредоточиться. Деревня Ржаксы в его памяти была намертво связана с холодом, туманом и мелким, противным дождем. Слово Ржаксы тянуло за собой паровозом труп, выпачканный в рыжей грязи, и долгие поиски кого-то в склизком тумане.

Рано утром в прокуратуру привезли Хайкина. Тот отчего-то был весел и почти счастлив. Хотя чему было радоваться? Хайкина везли на следственный эксперимент. Везли в наручниках, как особо опасного преступника, и народу ехать с подследственным собралось много. Хайкин же, казалось, радовался тому, что произвел такую суету. Радовался Игнат и возможности увидеть родную деревню и, кажется, совсем не понимал, какое приезд всех этих людей произведет там впечатление.

«Он не убивал», — подумалось тогда в первый раз за этот бесконечно длинный, тягучий и душный день. День-кошмар. В самом деле, как мог человек с такой легкостью и в таком отличном настроении ехать на место, где, по собственным же словам, убил родственника, двоюродного брата? Причем убил страшно, не одним ударом, а многими, с каким-то остервенением втыкая нож в мертвое уже тело. Но, Хайкин?

— Быть может, вы не понимаете, Игнат… Платонович, в чем вас обвиняют? — негромко спросил он перед тем, как Хайкина повели в машину, милицейский «газик», на котором подследственный должен был ехать в Ржаксы в сопровождении конвоиров.

— Как не понимать? Понимаю, — нагнул шишкастую голову Хайкин.

— Вы признались в том, что убили десять человек. Десять!

— Ну, убил, — согласно кивнул Хайкин. — Так что ж? Едем, что ли?

…Деревня Ржаксы была большой, с двумя центральными улицами, идущими почти параллельно, остальные улочки и переулки расходились в стороны, словно ветви диковинного дерева с двумя стволами, на концах расщеплялись, порой заканчивались захламленными тупиками, порой выбегали в поле, на простор. Одну центральную улицу называли почему-то Западная, другую — Восточная. В конце Западной и был дом Хайкина, тот, который Игнат делил пополам с семьей убитого теперь двоюродного брата. Фамилия того, кстати, тоже была Хайкин. Оказалось, что тетка, оставившая сыну дом, была женой родного дяди Игната Хайкина.

Наталья Хайкина, жена убитого, испуганно прикрывала концом грязного фартука рот с тех самых пор, как милицейский «газик» и черная «Волга» подъехали к воротам ее дома. Она никак не могла сообразить, что же такое происходит, и то и дело растерянно поглядывала на Игната.

— Так что, он, что ли? — спросила наконец, не выдержав. — Васю-то моего он? А мы-то всей деревней гадаем, за что ж Игната-то забрали? Так врет ведь, окаянный! Врет! Пьяный он был в тот вечер. И Вася мой не трезвее. Сначала-то все насчет забора лаялись, а потом вбили в землю два кола и помирились. Мол, так тому и быть во веки веков.

— А потом? — осторожно спросил он, следователь Мукаев.

— Потом. Потом за поллитрой пошли, это уж как водится.

— А вы?

— К соседке ушла. Не с ними ж сидеть. Дети на улицу ушли, взрослые они уже. Одному семнадцать, по осени в армию заберут, другому пятнадцать. Вот и болтаются. По девкам, должно быть. Так вот: я к соседке, а эти двое к нам, значит. Картошки жареной я им цельную сковородку оставила. Пришла — картошки-то нет. Всю ее съели, картошку-то. И огурцов соленых полбанки.

— Как же ваш муж оказался у пруда?

— Кто ж его знает? Водка, она такая, куда хошь приведет.

— Когда вы вернулись, что увидели?

— Чего увидела? Сковородка пустая, посуда грязная, поллитру, само собой, вылакали.

— А Игнат? Дома?

— А я к нему по ночам не хожу.

— А мужа почему не сразу хватились?

— Ну, вы скажете, гражданин следователь! — хихикнула Наталья в подол фартука, которым все еще прикрывала рот. Он успел заметить, что зубы у Хайкиной очень плохие, все изъеденные чернотой. — Делать мне нечего, как мужика своего искать, особливо когда выпьет! Подумала, что протрезвеет да утром придет.

Хайкин все это время молчал, согласно кивал головой.

— Так все было, Игнат? — спросил он.

— Так, так, — теперь уже часто и торопливо закивал Хайкин.