Стиль модерн

Лиана еще раз взглянула на лестницу. Они уже спустились, и Файя была в нескольких шагах от нее, опираясь на руку Вентру. Опущенные веки, круги под глазами, подрагивающие руки. Устала. Но точнее: покорилась. Каким образом? Лиана не решалась встретиться взглядом с Вентру. Она все еще его боялась. Но важны ли теперь были средства? Ведь цель достигнута.

Едва все расселись за столом, Вентру сказал:

— Попрошу вашего внимания всего на одну минуту, друзья. — Потом, указывая на Файю, просто добавил: — Я женюсь на ней.

— Я же говорил, — прошептал Стеллио.

Вентру бросил на него раздраженный взгляд, взял руку Файи, ту, на которой поблескивал бриллиант, и повторил:

— Я женюсь на ней.

Он принял суровый вид, выпятил грудь и стал похож на певца оперы перед началом своей знаменитой арии.

— И не будем больше об этом говорить. Идет война… — Затем, бросив взгляд на Файю, чьи белокурые волосы блестели в свете разгорающегося дня, добавил: — Вы меня поняли, надеюсь? Не говорите больше о нас. Считайте, что мы уже очень давно — супруги.

Файя уставилась в тарелку. В ее длинной руке отцветали фиалки, которые Вентру утром купил у проходящей мимо отеля цветочницы.

Лобанов, единственный из присутствующих, не казался смущенным и наклонился к Вентру:

— Так вы… тот торговец, о котором мне говорил Стеллио?

Венецианец покраснел: он совершенно забыл представить их друг другу. Вентру кивнул.

Лобанов громко рассмеялся:

— Если бы вы знали, как нам, артистам, наплевать на все эти — женитьбы!

К всеобщему удовлетворению, Вентру тоже расхохотался:

— А вы? Вы та самая звезда русского балета или что-то в этом роде? Ну и продолжайте плевать на женитьбу, господин танцовщик! Лучше позабавьте нас вашими балетными историями!

Как и предполагалось, Лобанов не заставил себя просить дважды. Из-за стола, после обильного обеда, вышли поздно. Потом отправились одеваться к спектаклю.

Представление было превосходным, Лобанов блистал. Конечно, в его исполнении было много манерности. В сцене из «Шехерезады» он с наслаждением приукрасил жестокость восточного владыки, подчеркнул его разнузданность, умножил двусмысленные позы. Зрители не смутились: им так много хорошего рассказывали о русском балете, что они были расположены аплодировать даже до поднятия занавеса. Лобанов добавил к своему костюму — зеленому с фиолетовым — ленты с металлическими полосками, сопровождавшие малейшее его движение светящимися золотыми бликами. В футуристической пьесе «Кикимора» он загримировался в своем стиле: лицо было разделено на равные половины красной и ярко-желтой пудрой, губы блестели от голубой помады.

В Испании никогда еще не видели русского балета, и весь двор съехался в Сан-Себастьян. По слухам, лишь король что-то понял в этом представлении. Но все были довольны: артистов вызывали пятнадцать раз. После спектакля благородное собрание в полном составе двинулось поздравлять танцоров в их огромную общую артистическую уборную: его величество, инфанта, дуэньи, идальго — все с ног до головы увешанные бриллиантами, с трехъярусными диадемами на голове, с потоками камней, обвитыми вокруг шеи в четыре ряда, с множеством браслетов, доходивших до локтя, с усыпанными драгоценностями тросточками и запонками на манжетах величиной с абрикос. Гранды Испании склонялись к балеринам, ничуть не скрывая своих намерений, но поняв, что им отказано, бесстыдно плевали на кресла и ковры.

Разумеется, Лобанов рассказывал о своем будущем балете. Ему даже удалось довести пару фраз до слуха короля. Его величество, однако, внезапно исчез, а за ним сразу же и весь двор.

— Ты уже получил ответ от Дягилева? — спросил один из танцовщиков.

— Что мне от этого? — возмутился Лобанов. — Я и так знаю, что он согласится!

— Остерегайся, Сережа, — вступила в беседу балерина. — Ты знаешь слабость маэстро к Масину, с тех пор как ушел Нижинский, и тебе прекрасно известно, почему он уехал с ним в Италию.

— Да, любоваться на красивые дворцы и развлекаться с любимчиком! Вести красивую жизнь, в то время как другие заняты делом! Или гибнут на войне!

— Ты не прав, Сергей. Маэстро хочет обрести в Италии новое вдохновение. Ему, как и нам, надоело это восточное старье. Еще хуже, что все нам подражают. Он ищет хореографию, навеянную духом Ренессанса.

— Ренессанс! Бледный предлог для разврата под жарким солнцем! Масин — вот чего он хочет вдали от нас и для себя одного. Но Масин слабый человек, и маэстро его уничтожит: он любит, чтобы ему сопротивлялись. Вот я, я сопротивляюсь ему! Я создаю, придумываю. Своим новым вдохновением он будет обязан мне, далекому принцу, мне, который…

— Тебе! — расхохоталась балерина.

Лобанов схватил ее за запястья и толкнул на пол:

— Несчастная девчонка, ничего не понимает в искусстве! Угодливая исполнительница, рабыня безмозглая, ничтожество! Замолчи, презренная женская нечисть!

Все застыли. Лобанов надел смокинг, смяв ногами сценический костюм, почти не разгримировавшись, и крикнул на пороге:

— Еще немного, танцующая нечисть, и я буду диктовать вам все ваши движения!