Раз уж речь зашла о королях и богах, Борис в это же время переживал свою собственную драму. Во время тура по Америке после выхода альбома
Как бы то ни было, но в тот момент мы, все трое, – Сергей, Борис и я, – находились в одной стране, но в то же время в разных мирах. Я не уставала поражаться тому, насколько разными дорогами все мы пошли, и, как бы я ни гордилась успехом друзей, я тосковала по тесной дружбе и неразрывному единству времен нашего андеграунда. Я стала чувствовать себя, как Элвис, – все разбежались, разъехались, а я так и сижу у себя дома в окружении многочисленных русских граффити, ярких, броских красок и лиц, при всей своей красоте, увы, безмолвных. Я стояла в носках, руки на бедрах и неотрывно глядела на раскрашенные, застывшие лица.
– Все это потому, что ваши мечты – в Америке. В отличие от моих, – сказала я им, а точнее сама себе.
На следующей неделе, в ноябре 1988 года, я села в самолет и полетела в Россию. Виктор позвонил мне и сообщил, что ожидается большой концерт памяти Саши Башлачёва.
– Сможешь приехать? – спросил он далеким голосом.
Я улыбнулась в трубку, вспомнив доброе лицо Саши и его вдохновенные слова.
– Уже еду!
Глава 13
Разбитые стулья и разбитые сердца
Двадцатого ноября я находилась в переполненном Дворце спорта «Лужники», в самой гуще концерта в память о величайшем поэте рок-н-ролла.
Этот вечер стал одной из редких для меня возможностей услышать Майка Науменко и его группу «Зоопарк» – с настоящим, хорошим звуком через серьезную солидную аппаратуру, которой наконец-то стали оснащать концерты некогда андеграундных групп. «Кино» и «Алиса» были уже настолько популярны, что могли добиваться того, что им нужно.
Кинчев вывел группу в облако дыма, как будто с небес спустился темный ангел, – каким он, собственно, и был. Он по-хозяйски прошелся по сцене и вдруг взорвался.
– Мы вместе! – крикнул он в тут же подхвативший его слова зал.
Он пел в сопровождении только барабанов и энергии тысяч голосов зала.
Выходя со сцены и увидев меня за кулисами, Кинчев обнял и поцеловал меня – тело его было влажным и размякшим от напряжения концерта. Тем временем место «Алисы» на сцене заняли «Кино», и Виктор подошел к еще не высохшему от Костиного дыхания микрофону.
– Ребята, сейчас одну песню будет петь Джоанна Стингрей. Она прилетела на этот концерт специально из Америки. Она очень хорошо знала Сашу.
Виктор нашел меня взглядом за кулисами, кивнул, и я пошла на сцену. Под лучами прожекторов и сквозь неизменные темные очки зрители в зале превратились для меня в сплошную темную массу, но зато я слышала их дыхание и биение их сердец.
– Привет! – голос мой разлетелся по залу кругами эхо. – Добрый вечер! Я хорошо знала Сашу, и в его музыке я всегда ощущала силу его души. В сердце моем он останется навсегда.
Я подняла глаза вверх, туда, где потолок огромного зала переходил в небо.
– Саша, впервые в жизни я буду петь по-русски, и эта песня для тебя.
В память о Саше мне хотелось исполнить что-то особенное, и я выучила русские слова пронзительной песни «Игр» «Памятник»[61]
. Мне хотелось, чтобы для Саши эта песня оказалась бы такой же близкой, как для меня и для всего зала. Зал встретил ее бурей восторга – аплодисменты, вскинутые вверх руки, развевающиеся в едином порыве волосы. Я послала в небо воздушный поцелуй, надеясь, что где-то там, наверху, бард сумеет его поймать.«Игры» на сцене сменяла «Кино». Уходя, я от души расцеловалась с идущим мне навстречу Юрием. Зал затопал и завизжал от восторга.
На сцену вновь вышел Виктор – теперь уже вместе со своей группой. Я спряталась за занавесом, истощенная и взбодренная, и смотрела на него так же, как несколькими минутами ранее он смотрел на меня.