Стёртая

– Мне надо с тобой поговорить. – Бен уже не улыбается. Припоминаю, что он и утром, в автобусе, был сам не свой. Я еще спросила его глазами, что случилось, и он, также глазами, ответил, мол, позже.

Значит, вот оно и пришло, это позже. Он просто хотел поговорить наедине. За облегчением приходит раздражение, а потом растерянность.

– О чем?

– О Тори.

Я отворачиваюсь, чтобы он не увидел, как вспыхнули мои щеки, когда он произнес ее имя. Можно было догадаться.

– Вчера вечером, после нашего разговора в Группе, я пошел к ней домой. – Бен медлит.

Дождь усиливается, и он прислоняется к дереву. Крупные, тяжелые капли ползут по оставшимся листьям и срываются, падают на землю. Бен берет меня за руку, притягивает под толстый сук.

– Ее там больше нет, – говорит он тихо, почти шепотом, словно деревья – шпионы.

– В каком смысле?

– Я поговорил с ее мамой. Все очень странно. Сначала она сказала, что Тори не живет там больше. Я спросил почему и не уехала ли она к отцу, в Лондон. И тут мама как-то непонятно заговорила, с каким-то чудным выражением. Мол, что-то не сработало, и Тори пришлось вернуть. Потом она вроде как встряхнулась и сказала, что я не должен приходить, не должен расспрашивать. Едва ли не вытолкала меня за дверь.

– Ее вернули? – От изумления у меня глаза полезли на лоб. – А разве так можно?

Бен кивает.

– Так она сказала. Как будто речь шла о паре ботинок, которые не подошли по размеру, или посылке, которую доставили не по адресу.

– Но куда ее вернули? – спрашиваю я, и ужас начинает вытеснять шок. Тори было семнадцать, а зачищают только тех, кому не исполнилось шестнадцать. Определят ли ее в другую семью? А если нет, то что с ней сделают?

Какой-то звук, едва уловимая вибрация, приглушенная курткой.

– Дай-ка посмотреть. – Он протягивает руку. Я отворачиваю рукав и вижу его «Лево» – 4.3. – Что я могу сделать?

Бен беспомощно пожимает плечами.

– Надо бежать, – говорит он, но с места не трогается. Пальцы сжимают мое плечо, и «Лево» опять вибрирует – 4.1.

Я обнимаю его. Он кладет руки мне на плечи. Придвигается ближе. Дождь сильнее, но Бен высокий и нависает надо мной, так что на меня не падает ни капли. И даже через школьные джемперы и куртки я чувствую тук-тук-тук его сердца. Мое бьется быстрее. Я тычусь лицом в его мокрую куртку, и тепло перетекает через меня. Бен расстроен из-за Тори. И обнимать он хочет не меня.

Свист. Мы вздрагиваем и отстраняемся.

– Это мисс Ферн. Собирает всех к себе. Решила, наверно, что дождь слишком уж сильный.

– Побежали?

Мы бежим, скользим на мокрых листьях и через две-три минуты добираемся до группы. Мисс Ферн считает учеников по головам.

Практическое занятие пришлось прервать, и учительница дает нам другое задание: ответить на вопросы.

Но сосредоточиться не получается. Что случилось с Тори? В животе у меня засело неприятное ощущение – ничего хорошего. Я знала ее недолго. У нее была привычка высказывать вслух то, о чем я только думала. На выставке мама оборвала Тори, посоветовав быть сдержаннее. Может быть, я неправильно оценила ее тогда? Может, мама пыталась предупредить Тори?

Уровень у Бена то падает, то поднимается, и в конце концов мисс Ферн отпускает его с урока и посылает под присмотром ассистента на спортплощадку.

Звенит звонок. Мисс Ферн подходит, заглядывает мне через плечо и видит, как мало я успела сделать.

– Вот как ты меня благодаришь, – укоризненно говорит она и тут же улыбается.

– За что?

Мисс Ферн садится на стул Бена.

– Я разговаривала с мистером Джанелли, руководителем отдела искусств, показала ему твой рисунок совы. Сказала, что ты мечтаешь стать художником. – Она подмигивает.

– И?..

– Теперь он бьется за то, чтобы перевести тебя в свой класс. Посмотрим, чем это обернется, но я надеюсь, что победа будет за ним. Этому человеку долго отказывать невозможно – так или иначе он своего добьется.

В следующий раз я вижу Бена на Ассамблее.

Он сидит со своей Группой на одном из верхних рядов. Волосы влажные – то ли от пота, то ли от дождя, – и цвет лица заметно лучше. Когда мы входим, он замечает меня.

«О’кей?» – спрашиваю я одними губами. Он кивает – «да» – и даже выдавливает из себя улыбку.

Для каждого годового курса Ассамблея проводится раз в неделю; для меня эта Ассамблея первая. Я в конце ряда, Феб – довольно далеко, и ее можно не замечать. Девушку рядом со мной зовут Джулия, и мы сидели с ней на английском. Особенно дружелюбной я бы ее не назвала, но она показала, где мы остановились в «Ромео и Джульетте», и объяснила, что и как. Все ерзают на своих местах и негромко переговариваются, но затихают, когда открывается дверь.

– Это директор, Риксон, – шипит Джулия мне в ухо. Объясняет.

Он в голубом костюме, который не очень идет ему, но держится он прямо. Глаза холодные, и, оглядывая зал, директор останавливает взгляд то здесь, то там, словно говоря: «Я за вами наблюдаю». Все замирают, как будто обратившись в камень, но кто обратил их в такое состояние, он или следующие за ним двое мужчин и женщина, я не уверена.

Лица бесстрастные, костюмы на всех одинаковые: серые пиджаки и брюки.