Стюардесса. Хроники катастрофы. Атлантка расправит плечи

Никогда не задумывались, где хедхантеры находят персонал для музеев? Билетёры, смотрительницы, гардеробщики? Никогда не слышали о программе «Доверие»?

Никогда не думали о том, как проходит собеседование на позицию гардеробщика?

Думаете где-то в ресторане на последнем этаже риверсайд тауэр?

Они говорят об опыте? О компенсации? О возможностях карьерного роста? О том, как переманить хорошего гардеробщика в вашу контору?

Они въедливо перечитывают резюме? Джоб оффер? Подписывают контракт и доверительно пожимают руки?

Программа «Доверие» даёт возможность бывшим заключённым найти своё новое место в жизни. Осужденным за воровство доверяют заведовать гардеробом. За мошенничество – продавать билеты. Статьи, связанные с физическим насилием, – смотрители.

Общество открывается им навстречу. Подчеркнуто демонстрирует своё умение прощать. Психологи считают, что человек, отсидевший в колонии, получил наилучшую прививку.

Такие кадры лучше тех, что совсем без опыта.

Итак, вы недавно освободились? Добро пожаловать в музей.

Вы становитесь экспонатом. И каждый день вы со страхом ждете тех посетителей, которые знают о программе «Доверие». Которые будут смотреть мимо картин и статуй… на вас. Правосудие порой принимает самые жестокие формы.

Она ускоряется у меня за спиной. Чего она хочет на самом деле? Сохранить музей от расхищения или спасти мою молоденькую мордашку от колонии? Я чувствую спиной, как её пальцы-крючки раскрываются, готовясь к броску.

Я слышу, как в пустоте зала она поднимает руку, чтобы опустить мне её на плечо.

Она загарпунит меня как большого неповоротливого тюленя.

Я спокойно опускаю пакет за полу халата. Я готова бежать со всех ног. Не стоило идти на дело не выспавшись. Я держусь из последних сил.

Моргаю. В глазах песок. Веки слипаются. Лицо влажное и липкое.

Окаменевшими от страха пальцами я опускаю на крючок картонный жетон, заготовленный заранее. Я вешаю его на крючок.

Её рука проходит мимо.

Она читает.

Сквозь толстые очки.

В роговой оправе.

«Экспонат взят на реставрацию».

3. Тряпичный воин

Если ты не общаешься с коллективом это еще не значит, что с тобой что-то не так. Вполне возможно что-то не так с коллективом.

Когда то я легко согласилась на это. Согласилась чтобы все решения за меня принимал кто-то другой. Мы все на это молчаливо соглашаемся. Пока мы дети.

Но одни начинают драться за свою свободу в три года, а другие счастливы не иметь собственного мнения всю жизнь.

Я мечтала о спорте, как о религии, которая придаст моей жизни смысла. Которая даст ответы на все вопросы.

Хотела склонить голову перед седыми старцами, которые научат вызывать у публики что-либо кроме жалости и отвращения.

Мне легко было сделать этот выбор. Отказаться от себя. Стать солдатом живущим по расписанию, тренирующимся по расписанию, питающимся по расписанию.

Я помню тот день, когда в детдом приехал тренер. Обычный день в марте. Солнечный день после долгой зимы. Той зимы, когда неба словно вообще нет, а вместо него монотонный серый купол. Солнца не было с ноября, словно нас забыли в машине накрытой на зиму брезентом.

И вот он первый ясный день.

Я смотрела в окно так долго, что видела как большие сугробы на обочине дороги съёживаются под прямыми лучами солнца. Как на их белоснежной поверхности сначала появляются серые точки пыли, потом этих серых точек становится так много,что они собираются в паутину грязи. Как из- под этого снежного холмика появляется лужа, а потом тоненькая струйка ищущая кончиком ручеек. И вот они смыкаются и талая вода грязного придорожного сугроба начинает заполнять раздолбанную годами колею.

Я ждала своей колеи. Я мечтала о том, чтобы стать свежим весенним ручьём, который пропоет миру о радости быть живой, но нашла лишь дорожную колею, все повороты которой заранее известны.

Подъехала машина. Из неё вышли несколько короткостриженных взъерошенных мужчин. В кислотного цвета пуховиках они выглядели как мальчики подростки, если бы не тяжелая усталая походка затравленных волков измождённых необходимостью регулярно находить свежее мясо для своей стаи.

Нас построили перед ними небольшим полукругом. Тесные рейтузы больно давили резинкой на живот в районе пупка, в животе урчало и запах овсяной каши с кухни дразнил ещё больше.

Нас учили смирению.

Я стояла ковыряя носком старый ковёр. На кухне звенели аллюминиевыми кастрюлями. Но мы словно не слышали всей этой обыденности. Мы вдыхали воздух надежды. Надежды стать кому-нибудь по-настоящему нужными.

Бесризорные. Брошенные. Не нужные.

Вы когда нибудь просыпались с мыслью о том, что никому дела нет до того доживете вы до вечера или нет?

С мыслью о том, что если вы провалитесь в открытый канализационный люк или старшие "подруги" случайно забьют вас на смерть в одной из своих "игр", то никто ни через день, ни через неделю, ни через год не вспомнит о вас?

Мы вдыхали маленькими сопливыми носиками этот воздух.

Вы играли с другими детьми, которые среди игры начинают плакать? Плакать от скуки и тоски, которая выедает их изнутри.

Нет смысла.