Стивен Эриксон Кузница Тьмы

Райз пожал плечами: - Превратился в призрак и бродит невидимо. В подобные времена не надобны поэты. Поистине его среди первых повесили бы на пике, звучно спорить с воронами.

- Словами войны не выиграть, - заявил Кедорпул. - А теперь Аномандер покидает город с братьями. Легион Хастов во многих лигах к югу. Хранители съежились на Манящей Судьбе. Знать не волнуется, словно она выше разрушения и разлада. Где наш порог, какой именно шаг врага станет недопустимым? - Говоря, он уже не умолял Эмрал глазами. Райз понял: жрец разжаловал ее, видя в верховной жрице слабость и не прощая ей слабости. Нет, говоря, он пожирал глазами самого историка. - Таково наше проклятие? Мы живем во времена равнодушия? Думаете, волки отступят, если увидят лишь слабость?

- Волки верны своей натуре, - ответил ему Райз. - А равнодушие поражает любые времена, жрец. Наш рок - потребность действовать, когда уже поздно. Тогда мы рвем и мечем, чтобы оправдаться. Лупим себя по лбу, проклиная равнодушие - никогда не свое - или громко клянемся, будто ничего не знали. Явная ложь. Старухи метут улицы, могилы вырыты ровными рядами, а мы торжественно взираем друг на друга, разоблаченные и ни на что не способные.

Взгляд Кедорпула стал жестче. - И ты советуешь сдаться? Историк, ты насмехаешься над своими же уроками, делаешь их бесполезными в наших глазах.

- Прошлые уроки заслуживают насмешек, жрец, именно потому, что их никто не выучил. Если они "бесполезны", то вы мало что поняли.

Круглое лицо жреца потемнело от гнева. - Болтаем и болтаем - пока бедные жители округи гибнут под клинками и копьями! Наконец я понял, кто мы - мы, прячущиеся в этой комнате. Ты, историк, должен знать таких! Мы - бесполезные. Наша задача - стенать и бормотать, закрывая глаза дрожащими руками, и оплакивать потерю прежних ценностей. Когда же не останется никого другого, нас, будто слизней, раздавят марширующие ноги!

Райз ответил: - Если волки и вправду среди нас, мы уже потерпели поражение и сдались. Но вы насмехаетесь над моими невыученными уроками. Бдительность утомляет, но необходимо защищать свои ценности. Мы терпим поражение, когда уступаем в мелочах, тут и там. Толчок, взмах руки. Враг же никогда не устает нападать, он точно отмеряет мелочи. Одерживает тысячи малых побед и задолго до нас вычисляет, когда сможет встать над нашими трупами.

- Так влезь на свою башню, - рявкнул Кедорпул, - и прыгни с края. Лучше не видеть позора нашей бесполезной гибели.

- Последнее деяние историка, жрец - жить в истории. Самый храбрый подвиг, ведь мы не зажмуриваем глаз, открывая, что история персональна, что любая истина внешнего мира на деле отражает внутренние истины нашего поведения, основы наших решений, страхов, целей и аппетитов. Внутренние истины воздвигают монументы и устраивают потопы.

- В которых, - пробормотала Эмрал, - утонут даже волки.

- "Разрушенье не ценит корону и трон. Я твердил это каждому лорду, Во дворцах и убогих трущобах".

- Снова Галлан! - Кедорпул сплюнул, повернувшись к Эндесту Силанну. - Идем. Подобно роскошным книгам, они будут лежать на полках, даже когда пламя вползет в комнату.

Однако юный служка колебался. - Господин, - сказал он Кедорпулу, - разве мы не приходили, чтобы говорить о Драконусе?

- Не вижу смысла. Еще одна роскошная книжка. Игрушка Матери.

Эмрал Ланир встала, будто оказавшись лицом к лицу с государственным обвинителем. - Вы пойдете к сестре Синтаре, Кедорпул?

- Я пойду искать мира. А в вас я вижу трагедию напрасного стояния на месте.

Он покинул комнату. Эндест поклонился жрице, но не стал уходить.

Эмрал со вздохом махнула рукой. - Иди, позаботься о нем.

Едва служка выскользнул, выглядя еще унылее обычного, она повернулась к Райзу. - Вы не сказали ничего ценного, историк.

- Дочь Ночи, собеседник вынудил меня к грубости.

Эмрал изучала гобелен, в который упирался спиной Кедорпул. - Она молода, - произнесла жрица. - Ореол здоровья и блеск красоты кажутся подлинными добродетелями, и потому Синтара торжествует. Надо мной, это верно. И над Матерью Тьмой, чья темнота скрывает добродетели и пороки, делая их аспектами одной и той же... непонятной сущности.

- Возможно, в том и состоит ее находка.

Она лишь мельком глянула на него. - Говорят, историк, вы ничего не пишете.

- В молодые годы, верховная жрица, я писал много. Пламя пылало ярко, юные глаза сияли словно факелы. Но любая груда дров, самая большая, однажды кончается, оставив лишь воспоминания о тепле.

Она покачала головой: - Не вижу, чтобы вам не хватало топлива.

- В отсутствие искры оно гниет.

- Не понимаю, Райз, что тут изображено.