Стивен Хокинг. О дружбе и физике

Сам обед между выпивками проходил в третьей комнате, с не менее изысканным интерьером. Это и был ресторан для членов научного сообщества. Довольно странный по форме, очень длинный и при этом узкий, он имел высокие потолки с перекрещенными балками кремового цвета, на которых были изображены замысловатые фигуры, раскрашенные в разные цвета. Вдоль всей наружной стены комнаты располагались окна, которые перемежались колоннами коринфского ордера. Фриз внутренней стены украшал барельеф с батальными сценами. Греки, сражающиеся с амазонками? Может быть.

Обеденный стол из орехового дерева, на шестьдесят четыре места, растянулся почти на всю длину комнаты. Нас было десять человек – вполне респектабельная группа для круглого стола в китайском ресторане, но в этой величественной комнате, со столовыми приборами на десять персон, в которой пятьдесят четыре места оставались незанятыми, я чувствовал себя гостем в городе-призраке. Я посмотрел на Стивена – он был как дома. Что для одного призраки, то для другого традиция, подумал я.

Элегантный фарфоровый сервиз. Пресная и пережаренная еда. Вырезка из говядины, морковь, зеленая фасоль, картофель приготовлены в той старинной, традиционной манере, благодаря которой старинная, традиционная английская кухня и заслужила свою репутацию. Судя по всему, те же блюда подавались на обед Брантуэйту. Обслуживание тоже в стиле ретро. Чересчур услужливые официанты. Как только вы делали из хрустального стакана один глоток, еще не успев толком проглотить его, как вам тут же подливали еще. За обедом присутствовало десять человек, официантов было трое, но прислуживали только двое.

Третий, худощавый человек среднего возраста, исполнял роль дворецкого. Вся его фигура застыла в позе сдержанного внимания, двигались только руки, с помощью которых он жестикулировал и давал указания двум остальным официантам. Эти двое были женщины, они подчинялись ему, как марионетки своему кукловоду. Все происходило торжественно, но в полнейшем молчании. Однажды, на одном из наших семейных обедов, я попросил моего младшего сына Алексея передать мне булочку. Неожиданно он схватил ее и бросил мне через стол, а я поймал. Получилось забавно – я ничего не имел против такой шутки. Наш теперешний обед был совсем другого толка.

За столом царило праздничное настроение, несмотря на все формальности. Однажды, когда я начал резко терять вес, доктор сказал мне: калории – это жизнь, вы должны есть, чтобы остаться в живых. Для Стивена трапезы означали больше, чем простой прием пищи. Он не возражал, если мясо было слишком сухим. Обильная подливка, с которой сиделка смешивала мясо перед кормлением, всегда спасала дело. Но Стивену нужно было не только мясо, ему нужна была компания.

Я сидел рядом со Стивеном. По другую руку от меня сидел словоохотливый мужчина, бывший когда-то британским послом в Польше. По-видимому, на этой должности ему приходилось пить много водки: ее наливали, хотел он того или нет, и требовали пить до дна. Сейчас он стал более воздержан в напитках и находился в другой должности – магистра колледжа Гонвилля и Киза. Мне пришло в голову, что почти ровно через четыреста лет после Уильяма Брантуэйта я сижу рядом с человеком, находящимся в той же должности. Бывший посол, он же теперешний магистр колледжа, очень любил поболтать. Он без конца рассказывал об искусстве держаться в рамках приличий на официальных польских приемах и умении тайком опорожнять рюмки с водкой, выливая их в горшки с цветами.

Эта тема, казалось, заинтересовала Стивена. Я вспомнил, как он, будучи еще студентом, рассказывал своему другу Роберту, как нужно вести себя во время роскошных обедов в Кембридже, сопровождаемых обильными возлияниями, чтобы не было плохо на следующий день: надо хорошо закусывать и отказываться от портвейна и коньяка, предлагаемых в самом конце. В Кембридже отказаться можно, потому что церемония угощения выпивкой обязательно начинается с вопроса: «Не желаете ли вы?..» В Варшаве, очевидно, подобные церемониальные нюансы опускались за ненадобностью. У Стивена, судя по всему, было свое мнение на этот счет. Видно было, что он хочет присоединиться к разговору и что-то сказать, но слишком занят пережевыванием жесткого мяса и поэтому воздерживается.

Наша беседа об уклонении от пития водки, вряд ли соответствовала лучшим академическим традициям Кембриджа, а я с трепетом думал, что мой путь пересекся в этих стенах с перипетиями судьбы ныне действующего магистра колледжа Гонвилля и Киза – человека, которого в силу его положения мы, сидящие здесь четыре века спустя, могли по праву считать Уильямом Брантуэйтом начала XXI века.