Сто дней Наполеона

Египет явился еще одним поворотным пунктом в судьбе Бонапарта: именно в Египте боевой генерал впервые становится также и правителем достаточно большой территории, притом правителем фактически самостоятельным. В течение года Наполеон разыгрывает все военные и политические карты, предоставленные ему Египтом, и в августе 1799 года, оставив вверенную ему армию в весьма печальном положении, возвращается в Париж. Дезертира, бросившего свою с треском провалившуюся экспедицию{*7}, в Париже встречают как триумфатора, только что разгромившего при Абукире турецкий десант.

Второе интермеццо: "...вся гамма развлечений и удовольствий"

Не успела еще голова Робеспьера как следует стукнуться о дно корзины, а умонастроение французского общества уже начало решительно меняться. Террористы, захватившие власть в результате термидорианского переворота, вроде Барраса, Тальена и Фуше, были в основной своей массе людьми, лишенными твердых и ясных, да и вообще каких бы то ни было принципов, поэтому от террора довольно быстро отказались (за вычетом резни в тюрьмах, где погибших якобинцев выдавали за жертв уголовной поножовщины), и самое слово "террор" сделалось обозначением всего гнусного и злокачественного в бурной социальной жизни тех лет. Собственники снова возжаждали собственности, а народ - веселья, желательно не связанного с публичным анатомированием части веселящихся.

Поэтому время Директории стало временем бурной коммерческой активности, не ограниченной никакими жесткими рамками и довольно слабо наказуемой. В те годы за считанные месяцы можно было нажить огромное состояние либо на военных поставках, либо на биржевых спекуляциях, либо, к примеру, на скупке выпущенных в конце 1795 года т. н. территориальных мандатов, праотцев небезызвестных "ваучеров", приобретенных в основном самими же директорами. Инфляция в отдельные моменты достигала 90% в год.

Впрочем, время Директории (по крайней мере, вторая его половина) не столь однозначно, как об этом принято думать. Вряд ли стоит приписывать всей администрации вошедший в легенду нрав Барраса, менявшего убеждения так же часто, как женщин, а женщин - так же часто, как облигации государственного займа. Впервые за все эти годы общенационального безумия материальная жизнь сделалась вполне сносной, так что народ получил наконец свои "три восьмерки" (хлеб по 8 су за 3 фунта, вино по 8 су за литр и говядину по 8 су за фунт), которых он тщетно добивался в 1789-1790 годах. Вот, к примеру, отрывок из статьи в газете "Le Rйdacteur" от 24 мессидора VI года: "...Другое замечательное улучшение... наблюдается в жизни рабочих и поденщиков: не только улучшилась их повседневная пища, т. к. они едят теперь сравнительно больше мяса и зелени, чем прежде, но эта пища распределяется более равномерно. Прежде все подмастерья портных, сапожников, седельщиков, каменщиков и т. д. в Париже довольствовались в течение всей недели двумя жалкими трапезами в день, по 5 и даже 4 су каждая, с водою вместо питья, зато все воскресенья и половины понедельников они проводили в пьянстве, и все улицы рабочих кварталов были покрыты тогда пьяными, для которых они не были достаточно широки и которые дрались между собою или со своими женами, желавшими отвести их домой [ох, до чего же это знакомо!..]. Теперь же эти самые рабочие меньше едят и пьют в десятые и первые дни декад по праздникам и понедельникам, но зато они лучше едят каждо-дневно и обыкновенно выпивают немного вина за завтраком и обедом. Их физическое и нравственное состояние может только выиграть от подобной перемены". Неудивительно, что в такой изнеженной атмосфере патетические проповеди радикальных республиканцев (неоякобинцев и бабувистов) не находят в рабочих предместьях Парижа после 1796 года практически никакого отклика.

Общее падение нравов при Директории также, вероятно, было несколько преувеличено стараниями тогдашней оппозиции и позднейших мемуаристов. Нет оснований не доверять комиссару Исполнительной Директории Дюпену, писавшему в прериале VI года: "Нравы не особенно дурны; сохраняется еще общественный стыд, и, несмотря на суровость цензоров, можно сказать, что если теперь меньше церемонности, то, по крайней мере, столько же честности. С некоторых пор проституция стала менее скандальной. Полиция серьезно старается сдерживать ее". Париж того времени - это город балов, опер и маскарадов. Снижение цен на хлеб (начиная с VI года) соседствует с увеличением количества зрелищ, становящихся все более разнообразными; кроме того, падает смертность при сохранении прежних темпов рождаемости. Как выражается маститый французский историк Жак Годшо, "эпоха Директории - время триумфа жизни и господства молодежи", он же отмечает, что "Париж при Директории предлагал... всю гамму развлечений и удовольствий". Ко всему прочему, во времена Директории право голоса имели 6 миллионов из 7,5 миллиона мужчин, в то время как конституция 1791 года давала такое право лишь 4,3 миллиона.