Сто дней, сто ночей

Вообще, если разобраться, ночь и начало сегодняшнего дня поднимают наше настроение. Мы с любовью разглядываем блестящую медь патронов и с какой-то жадностью заряжаем винтовки. Одно беспокоит нас: не можем вести прицельный огонь. Немцы настолько приблизились к нашим окопам, что высунуть голову для выстрела — равносильно самоубийству. Малейшее движение, неосторожность — и нет человека. Фашистские снайперы, засевшие в развалинах домов, в дотах, зорко следят за нами. В этом мы уже убедились. У Ситникова прострелили пилотку, у Шубина — воротник шинели.

За Волгой рокочут реактивные минометы. Шапки черного дыма, подобно гигантским грибам, вырастают на месте, куда ложится залп. С немецкой передовой до нас долетает паническое «катуша-а!».

— Так их, живоглотов треклятых! — говорит Смураго.

— Так их! — торжествуем мы.

Подюков уже несколько минут присматривается к Волге.

— Не собираешься ли ты искупаться? — спрашиваю его.

Он не отвечает. И вообще у него появляются странности. То он засматривается, то задумывается. Я говорю ему, что такие штучки не предвещают ничего хорошего. Вместо ответа он срывается с места и кубарем скатывается вниз.

— Сережка, куда ты?

Каждому из нас известно, что берег простреливается фланкирующим огнем противника. Знает об этом и Сережка. Но почему он сломя голову несется к самой воде?

— Подюков, вернись! — кричу ему вдогонку.

Он точно послушался, остановившись у самого выхода из оврага.

Но через несколько секунд он уже снова бежит, не обращая внимания на вражеские пули, которые дробят прибрежную гальку у самых его ног.

— Сережка!

Я пытаюсь сорваться с места. Но Смураго, схватив меня за локоть, удерживает.

— Ты что, сдурел? Мало одного, так и ты хочешь подставить свою башку под пули? Не сметь! — прикрикнул он.

В это время Подюков выхватывает что-то из воды и, тянув голову в плечи, бежит обратно. Только сейчас я замечаю, что в его руках что-то блестит.

— Да это же уха, товарищи! — кричу я.

— И вправду уха, — ухмыляется Шубин.

— Ты почему же не предупреждаешь о своих действиях? — нарочито строго выговаривает Подюкову Смураго, когда тот забирается к нам.

Сережка дышит, как дворняга в жаркую погоду. На его лице выступают росинки пота. Он бросает глушеную рыбину к нашим ногам и молчит.

Отдышавшись, Сережка глухо говорит:

— Сварим, или так будем?

После коротких переговоров мы решаем поручить это дело Шубину. Он берет рыбину за жабры и отправляется к повару Косте.

Через час мы хлебаем горячую подсоленную воду и с благодарностью поглядываем на Сережку.

— Ведь подстрелить могли, — незлобиво укоряет Ситников.

— Волков бояться — в лес не ходить, — обжигаясь, отвечает Сережка.

Рыбу мы делим на равные части. Рыбаку по праву достается голова. Вкуснее этой ухи мне ничего не доводилось есть.

Проходит еще одна страшная своей безысходностью и мучительным ожиданием ночь. Откуда у нас берутся силы? Почему мы не валимся с ног? И кто мы такие? Тени, мощи или какие-то узлы из одних нервов, из одних только нервов и жил?

Данилин умер, умирают и другие раненые. Их выносят и складывают тут же, у входа в блиндаж. Этот необычный штабель растет с каждым днем. Из норок, что вырыты на берегу, мертвых никто не выносит. Среди раненых появляются психические больные. Они донимают здоровых и, как звери, рыщут по берегу, пока вражеские пули не остановят их.

Сегодня ночью опять уплыло на льдинах несколько раненых. Исчез и напарник Журавского Колупаев. Наверное, тоже уплыл на льдине. Теперь Журавский в своем окопе один.

Сегодня выдали нам по куску сала граммов в двадцать пять и по сухарю. Не зря прилетали самолеты. Сейчас мы сидим в своих ямках и облизываем губы, на которых еще остался вкус шпига.

Заволжье все увереннее поддерживает нас артогнем. Снаряды с пронзительным визгом пролетают над самой кручей, обдавая нас горячим дыханием.

Опять появляются «илы» в сопровождении четверки истребителей. Таких самолетов нам еще не приходилось видеть. Наверное, новой конструкции. По скорости они почти не уступают «мессерам». Посмотрим, как покажут себя в бою.

Дьявольски охота курить. Но где взять табак? Ситников не лишен соображения. После короткого потирания переносицы он решительно встает и спускается вниз.

— Куда ты, Сито? — спрашивает Смураго.

— В продмаг за папиросами.

— Может, в пивную заглянешь? — острит Шубин.

— Можно и в пивную. Вон сколько его, этого пива, — тыча рукой в сторону Волги, отвечает Ситников.

Он чем-то напоминает мне того пулеметчика, который вытащил меня из трубы. Ноги короткие и какие-то очень уж вихлястые, хотя его нельзя назвать маленьким. Говорит он высоким сиплым тенорком. Лицо обросло кустиками выцветшей щетины. Даже на кругленьком носу громоздится метелка длинных золотистых волос. Глаза маленькие, цвета поздней зелени. В общем, типичный русский мужичок.