Сто дней, сто ночей

Вызывают по одному. Награждаемый выходит к столу, берет из рук Гурова коробочку с медалью или орденом и после «служу Советскому Союзу» уступает место следующему.

— Медалью «За боевые заслуги» награждается Сайкина Ефросинья Ивановна.

Девушка хлопает по плечу впереди стоящего и через минуту возвращается с открытой коробочкой в руке.

— Поздравляю, Ефросинья Ивановна!

— Благодарю, Дмитрий!..

— Рядовой Подюков Сергей Федорович, — громко называет капитан.

Я собираюсь с духом и отвечаю:

— Пал смертью храбрых.

— Быков Дмитрий Петрович…

Я вздрагиваю и, чтобы не тревожить Федосова, протискиваюсь между порогом и им.

Генерал смотрит на мою забинтованную руку и спрашивает:

— Сколько вам лет?

Я растерянно хлопаю глазами и, как назло, не могу вспомнить своих лет.

— Ну, так сколько же вам исполнилось? — повторяет генерал.

— Товарищ генерал, награжденный Подюков был моим другом. У него, кроме бабушки, никого нет. Прошу вас награду выслать ей, — неожиданно для себя выпаливаю я.

Генерал сочувственно смотрит мне в глаза и в знак согласия кивает головой. Потом сует мне в руку коробку и поздравляет.

Я иду к своему месту, ни на кого не глядя. Но чувствую, что все улыбаются и смотрят на меня.

— Что у тебя? — спрашивает Фрося.

Я раскрываю коробочку и вижу серебристый кругляш медали «За отвагу».

Девушка нащупывает мою руку и жмет ее.

— Ты что же, забыл, сколько тебе лет?

— Забыл, честное слово: вылетело из головы.

Она поджимает пухлые губки и прыскает в перчатки, которые держит в руке.

Федосов получает орден Красной Звезды. Я вижу, как в круглых глазах его пляшут чертики ликования, «Будет воображать теперь», — думаю я и сую коробку в карман шинели.

Мы все трое едем на попутной машине. Старшину, который уехал в Ленинск, решили не ждать. Фрося сидит рядом со мной в кузове, командир роты устроился в кабине «студебеккера».

— Тебе куда? — спрашиваю я девушку.

— Известно куда, на переправу.

— Как там со льдом?

— Скоро уж.

Я разыскиваю ее руку в шерстяной перчатке и молча жму ее. Она отвечает мне легким пожатием.

— А Подюков кто такой?

— Мой лучший друг, какого во всем мире не сыскать.

Она молчит и зачем-то глубоко вздыхает.

Когда я схожу, она тоже молчит, только смотрит внимательно и долго.

— Опять забудешь? — спрашивает она, когда я уже перекидываю ногу через борт.

Мне вдруг не захотелось слезать с машины. Но машина уже кашляет и трогается. Я спрыгиваю с баллона.

Мы с Федосовым машем руками. Я вижу, как поднимается Фросина рука, одетая в теплую шерстяную перчатку домашней вязки с двумя узорчатыми полосками на тыльной стороне, и отвечает нам несколькими взмахами.

Сегодня утром доктор снял с моих ран бинты, а сейчас старшина, двое ездовых, Семушкин и я, нагруженные вещевыми мешками, бредем по острову. Широкое русло реки мы перешли по льду.

Заросли ивняка отбрасывают на снег темно-лиловые тени. Мы переходим ложбину и садимся отдыхать. Отсюда виден правый берег. Он черной громадой высится над Волгой. Я снова вдыхаю запах города-фронта.

Разноцветные вспышки ракет, трассы пуль, упирающиеся в облака яркие столбы прожекторов, искрящиеся разрывы снарядов, багровые купола зажигательных ампул и пылающие струи огнеметов делают выщербленную стену берега жутко-величественной.

И, глядя на это множество огней, я впервые осознаю масштабы развернувшейся битвы. Страшен город с левого берега Волги.

Над нами тонко поют пули. Знакомый холодок пробегает по спине. Как давно я не ощущал этот леденящий озноб.

Мимо нас проходит партия таких же, как мы, навьюченных мешками солдат.

— На «Баррикады»? — спрашивает старшина.

— Куда же еще, как не в этот ад, — недовольно отвечает голос.

— Ну что ж, товарищи, и нам пора, — поднимаясь, говорит старшина.

Лиловых теней уже нет. Они растворились. К берегу подходим по одному и сразу же прячемся за торосы. «Беспокойно замерзает Волга», — думаю я. По-прежнему вспыхивают ракеты и долго висят над водой. Тот берег кажется очень близким. Я сижу за вздыбленной льдиной, по другую сторону которой лежит человек. Но он почему-то никуда не спешит и не разговаривает.

— Браток! — окликаю его.

— Чего же ты кличешь его, он убитый, — говорит мне старшина. Он стоит за соседним торосом. — Их тут хватает, — поясняет он.

Я озираюсь и, действительно, замечаю, что весь берег усыпан мертвыми телами. Как дорого обходится каждая попытка переправиться!

— Митрий, ты тут? — слышу голос Семушкина.

— Здесь, дядя Никита.

Он, согнувшись крючком, перебегает ко мне.

Ракета гаснет. Мы поднимаемся и выходим на лед, поверх которого зеркальной жижей выступила Волга. Где-то впереди также по щиколотку в воде переходят рукав обогнавшие нас солдаты.

Старшина идет первым, мы за ним. Лед скользкий и к тому же неровный. Вот поскользнулся и упал один из ездовых.

— Тише, товарищи, тише, — предупреждает старшина.

Солдат поднимается на ноги и чертыхается. С него ручьями сбегает вода. Мои валенки разбухают и делаются непомерно тяжелыми. Конечно, так же и у других моих спутников.