Сто и одна ночь

Глеб взял кружку из ее ладоней, отставил на стул и помог Лане подняться. Он хотел бы сорвать с нее одежду – руки прямо чесались. Так что пришлось сжать кулаки прежде, чем коснуться пледа и помочь ему сползти с ее плеч.

– Ты красивый… – Лана все еще дрожала, но это уже было волнение иного рода.

Красивый?.. Да, возможно, у него было красивое тело: загорелое, с заметными мускулами, хотя и слишком худое, чтобы его называли мужчиной. Но остальное… Глеб считал себя обычным. Короткие волосы до белизны выгорели на солнце. Заостренные черты лица, высокие скулы, тонкие губы. Разве что глаза необычного цвета: один серый, другой – серый пополам с зеленым. Но это ведь тоже не красота. Непривычно – вот и все.

– Ты сильный, умный и честный, – шепотом продолжила Лана, так крепко держась за него взглядом, что, казалось, отпусти – и она как со скалы сорвется.

Глеб перебил Принцессу легким прикосновением губ к ее губам. Какие мягкие, теплые… Не удержался и медленно провел по ним подушечкой пальца.

– У тебя были мужчины до меня?

Лана опустила голову. Потом снова попыталась уцепиться за Глеба взглядом, но не вышло – слишком близко оказались их лица.

– Нет…

Глеб замер на мгновение, чтобы пережить острое, незнакомое ему чувство: смесь ликования, благодарности, желания обладать и в то же время отдавать.

Одной рукой он притянул Лану к себе, другой – зарылся в ее волосы на затылке. Нашел губами ее губы. Медленно провел по ним кончиком языка. От этого легкого давления они раскрылись, словно бутон, и Глеб почувствовал ответное робкое прикосновение. Тогда он усилил напор, двинулся навстречу, и, когда их языки снова соприкоснулись, Принцесса прильнула к нему всем телом.

Знала бы Лана, какой силы воли стоили ему эти осторожные движения, как все в нем ломалось, гнулось, выворачивалось с корнями от жгучего желания. Доверчивость Ланы распаляла его еще больше, рождала глухое внутреннее рычание.

Дождь барабанил по стеклам, создавая особую мелодию, проникая глубоко в сердце, почти в унисон с его бешеным ритмом. Сумерки наполняли комнату и скрывали румянец на щеках Ланы. Глеб чувствовал его, лишь касаясь пальцами ее горячих скул.

Под маечкой Ланы тоже было горячо. Руки дрожали от переживаний, которые так сложно было держать в себе, пока он рисовал ладонями узоры на ее спине. Казалось, дрожь его пальцев проникала под кожу Ланы и, вибрируя, растекалась по ее нервам, вызывая ответное волнение. Невыносимо…

Больше Глеб не слышал шума дождя, не видел всполохов молний. Теперь все его органы чувств были настроены на то, чтобы украсть ее стон и еще один, и еще. Пальцами, губами, языком по коже – настойчивее, жарче…

Глеб знал, что запомнит этот день на всю жизнь. Только не думал, что произойдет это вовсе не из-за Ланы. Хотите чаю?

* * *

– Что? – Граф вскидывает голову.

– Чай, – я хлопаю ресницами, но стараюсь не переигрывать. – Чтобы согреться – как моя героиня. Из-за дождей в доме немного… зябко, – обнимаю себя за плечи.

– Да, зябко. Давайте.

Ухожу на кухню и, пока закипает чайник, стою, прислонясь к столу, стараюсь прийти в себя.

Кухня Графа словно пещера, высеченная в скале из черного мрамора. Убирать все эти сверкающие поверхности дело непростое. Утешала я себя только тем, что хозяин не предпочитает белый.

Свою чашку почти до краев заполняю крутым кипятком. Графу наливаю чай чуть выше середины чашки, разбавляю холодной водой. Поднимаю поднос с сервизом и слышу, как звякают друг о друга блюдца. Возвращаю поднос на стол. Сжимаю и разжимаю кулаки. Дышу. В этот момент и застает меня Граф.

– Вам плохо? – с такой же интонацией интересуются о погоде.

– Голова немного кружится, – отвечаю я, подавая ему чашку на блюдце.

Я снова в строю. Присутствие Графа невероятно меня бодрит. Как с тарзанки в ледяную воду нырнуть.

– Посмотрите на меня, – просит он, отставляя чашку на стол.

Я зацепилась мыслью за ледяную воду и поэтому не сразу понимаю, о чем просит Граф, а он не утруждается повторить – пальцами приподнимает мой подбородок. Прикосновение! Секундная паника – и я беру себя в руки. Пальцы у Графа теплые. А я думала, он весь изо льда.

– Один – серый, второй – серый пополам с зеленым? – Он рассматривает мои глаза, словно приценивается к ним.

– А разве вы, писатели, не так сочиняете истории? Вплетаете в тексты свой опыт, свои переживания… Почему бы мне не ввести в историю такую деталь, как цвет моих глаз?

Вместо ответа Граф садится на стул, обтянутый черной кожей. Делает крошечный глоток из чашки и довольно поджимает губу.

– Удобно, когда Шахерезада – еще и твоя горничная.

– Бывшая горничная, – выделяю интонацией первое слово. – Приготовление чая теперь моя милость, никак не обязанность.

– Хотите это обсудить?

Приходится прикусить язык.

Да, я хочу это обсудить. Не сейчас. Потом. Когда моя история станет для Графа не просто способом развлечься и скоротать время. И произойдет это очень скоро.

– Так что же такое случилось в тот день, что запомнилось… как его… Глебу больше, чем секс с красоткой-девственницей?