Сто имён одной воровки

Под крики, гомон и улюлюканье толпы повозка доехала до центральной трибуны, на которой сидели самые именитые господа, члены городского совета, в том числе, конечно, и градоначальник благородный господин Викантий, и благородный господин Абрахам с супругой и дочерями, и многие другие. Движение повозки замедлилось, колёса её крутанулись в сторону для того, чтобы она могла повернуть и проехать вдоль трибуны. И именно в этот момент что-то пошло не так. Раздался странный звук, похожий не то на свист, не то на бульканье кипящей воды, такой громкий, что даже на стене он явственно слышался, а уж на трибунах — и подавно. Зрители принялись затыкать уши и зажмуриваться, и вдруг повернувшая уже повозка прибавила в скорости, словно бы её как заартачившуюся лошадь хлестнули кнутом, и помчалась в сторону боковой трибуны. Благородным господам на той трибуне потребовалась всего-то пара секунд, чтобы сообразить, что она вряд ли планирует останавливаться.

— Святые сиськи Ии… — прошептала Мия, прижимая ладонь ко рту.

В мгновение ока паника захлестнула и знатных зрителей, и толпу зевак. Люди вопили, кидались в стороны, толкались и падали под ноги друг друга. Повозка, ни на секунду не сбавив скорость, врезалась в трибуну, и её сразу же объяло жаркое пламя, вырывавшееся из того ящичка, над которым ранее мэтр Агиллан проводил свои магические действа. Спасаясь от огня, благородные господа прыгали с трибуны едва ли не на головы горожан, пышное платье какой-то госпожи вспыхнуло, и его принялись тушить, пытаясь сбить пламя плащами.

— Зато крысятам сегодня раздолье, — кивнула Ида в сторону растекавшейся от пожара толпы, в которой, подобно стайке мальков на мелководье, резвился с десяток портовых мальчишек и девчонок, срезавших кошели и умыкавших драгоценности у растерянных горожан.

— Да уж, обделался наш мэтр, так не впервой, — вздохнув с явно наигранным разочарованием, Мия соскользнула с городской стены и мягко приземлилась в густую траву.

Спустившись вслед, Ида оправила платье, подтянула корсаж и направилась в город, в штаб-квартиру Гильдии, чтобы отдать мастеру подменённый договор. Мия думала сначала остаться на празднике — ведь никакое, даже столь досадное, а, быть может, и трагическое происшествие никак не могло повлиять на празднование Солейнтера. В этот день до самого захода солнца люди продолжат славить богиню Солейн, гулять, пить и веселиться, а когда на землю опустится тьма — разожгут костры, призванные всю ночь до рассвета разгонять мрак, и продолжат водить вокруг них хороводы и петь песни. Под вечер ещё обязательно выберут девушку, которую назовут олицетворением богини, увенчают её настоящей пылающей короной и будут носить на руках. Иногда Мия мечтала о том, чтобы однажды выбрали её, но мечта эта была глупой — выбирали всегда девушек с золотыми, подобными солнечным лучам волосами. Она вполне могла бы остаться, пить вино и танцевать, петь песни и радоваться жизни, а под вечер найти себе какого парня да провести с ним всю ночь до самого утра. Да вот только даже у самых симпатичных парней ей мерещились черные черви картийских усов под носом, а во рту до сих пор стоял этот мерзкий привкус, который не смог перебить даже пряный сыр. Так что Мия решила, что на этот раз хватит с неё празднества и отправилась домой, чтобы провести вечер в компании Лаки и Уголька.

А через пару дней, продавая табак в порту, Мия получила от какого-то босоногого мальчишки записку, в которой мастер требовал завтра же «нацепив на сиськи самое приличное из платьев, а на лицо — самое кроткое и благопристойное из выражений, сопроводить благородного господина Вагаллиса на аудиенцию к достопочтенному мэтру Агиллану».

Глава V. Хаммараново отродье. Часть I

Самым приличным у Мии оказалось платье, шитое из тонкого, выкрашенного в светло-голубой цвет полотна на льняном подкладе, скромное и закрытое, с высоким воротом, узкими рукавами и неброской вышивкой на лифе. В том платье год назад она под видом дочери какого-то пропавшего в море капитана проникла на благотворительный вечер, устроенный благородной госпожой Летарией под эгидой церкви святой великомученицы Ангелии, считавшейся покровительницей сирот и вдовых матерей. Госпожа Летария слыла женщиной благочестивой и дланебоязненной, озабоченной тем, чтобы девицы, оказавшиеся в сложных жизненных обстоятельствах, не попали в лапы всяческих прохвостов или преступников и не растратили попусту свою невинность. Вот только сама благородная госпожа, вдовствующая уже пятый год, как оказалось, целомудренностью не отличалась и вела с одним знатным оренцем переписку столь фривольную, что у стянувшей те письма Мии даже уши покраснели, когда она их читала.