Сто лет

Не отрывая от нее глаз, он положил руль немного правее. Потом схватил зюйдвестку и нахлобучил ее на голову. И наконец с большим трудом спросил, что пасторша под всем этим подразумевала.

Положение стало опасным. Сара Сусанне не осмеливалась взглянуть на мужа.

Не дождавшись ответа, он прямо спросил у нее, не хочет ли она чего-нибудь ему рассказать.

— Ей не нравилось, что я оставалась наедине с пастором, когда он писал этот образ.

— Оооддддна? Сссс пппасссторром Иййенссеннном? — Юханнес хотел улыбнуться, но улыбка не получилась.

— Ей было невыносимо... думать, что он часами смотрит на меня. Не знаю, что люди подумали, когда я убежала из пасторской усадьбы. Это было глупо с моей стороны. Не знаю, что ты думаешь, Юханнес. Но ты должен быть на моей стороне! Ты мне сейчас очень нужен. Никто никогда не говорил со мной так, как она... И она меня ударила!

— Ударила? — Юханнес бросил руль, и лодка сбилась с курса.

— Да! И тогда я уже не могла сказать ничего вразумительного. Я просто, как ребенок, убежала из усадьбы.

Юханнес молчал, вглядываясь в серый мрак, но ничего в нем не видел. Наконец, он заверил ее, что он на ее стороне и так будет всегда. Несмотря ни на что. Он словно повесил между ними это несмотря ни на что. После долгого молчания он спросил, следует ли ему знать еще что-нибудь. Если да, она должна сказать это сейчас. Больше он об этом спрашивать не будет.

— Что еще ты должен узнать, Юханнес?

Он затряс головой. Тряс и тряс. Ему бы хотелось, чтобы между ними никогда не было этого разговора. Неожиданно он сказал:

— Я тттааакк тттебббяя лллюббблю... Ттты пппоооонннимаешь...

Якобина и фру Йенсен, сестра и мать пастора, большую часть зимы обычно проводили в Бергене. Каюта на пароходе была уже давно заказана, но они беспокоились за пастора и мучились угрызениями совести, что хотят от него уехать. Доктор успокаивал их, говоря, что кризис уже миновал и пастор уже совсем скоро встанет на ноги.

Однако хорошее состояние длилось у пастора недолго. Уже на другой день, после того как мать, сестра и доктор уехали, пастор не мог ни есть, ни пить. Вместе с тем желудок доставлял ему немало унижений. Пастор жаловался на мучительную головную боль и на боль в руках и ногах. Почти все время он лежал в забытьи. Один раз он подскочил на кровати, словно подброшенный судорогой, и кричал, как будто с кем-то дрался. Смахнул с тумбочки стакан с водой, стакан упал и разбился. Вода вылилась на ноги Урсулы.

Вечером у него поднялась температура и высыпала сыпь. Сыпь становилась все более яркой. В некоторых местах она кровоточила. В отчаянии Урсула снова послала за доктором. Пастора, чтобы причастить больного она не нашла. Температура у больного продолжала подниматься, он был без сознания.

Двадцать восьмого ноября 1870 года Урсула закрыла мужу глаза. Это движение заставило ее ощутить невыносимое одиночество.

Она пошла из усадьбы в церковь, чтобы там помолиться. Перед дверью она вспомнила все, что тут произошло. И не смогла заставить себя войти внутрь. Она спустилась на берег и медленно бродила там среди камней. Потом вспомнила, что ее ждут дети. Уходя с берега, она чувствовала странное спокойствие.

Вернувшись в церковь, она вошла внутрь и прошла по главному нефу к алтарю. Постояла там. В церкви было темно. Но краски все-таки пылали. Краски Фрица. Урсула спокойно прошла в ризницу. Нашла там кусок старого полотна и завернула в него портрет, даже не взглянув на него. На минуту растерялась — у нее не было веревки, чтобы перевязать его. Потом решилась. И вынесла его на вытянутых руках из церкви. Так она и несла его всю долгую дорогу от церкви до пасторской усадьбы.

В Хавннес приезжает Дочь рыбачки

Кристоффер, новый приказчик в лавке, взвешивал мешки с мукой. Следовало соблюдать осторожность и ничего не просыпать. Особенно потому, что самастояла за прилавком и отмеряла полотно. Отмерив, она взяла ножницы и начала резать. Полотно поддавалось туго, тогда она вздохнула и разорвала его по нитке, полотно как будто вскрикнуло.

— Запиши в книгу, что я взяла шесть метров, — сказала Сара Сусанне и положила рулон обратно на полку.

На бочке у двери, качая ногами, сидел худой парень по имени Даниель. Определить его возраст было невозможно. Выглядел он молодым, но не из-за возраста, а из-за пронзительно-острого неморгающего взгляда. Казалось, его голова вмещает все вопросы этого мира. На нем была местная простая лопарская кофта, обветренные руки сжимали мятую каскетку. Когда-то на ней был блестящий козырек, но от времени он потускнел и потрескался.

Даниель сидел там, надеясь, что самвыйдет в лавку Ему не хотелось тревожить хозяина в его конторе. Но потревожить разговором хозяйку или приказчика — это он мог себе позволить.

— Что же это я хотел сказать... Может, вы уже слышали, что Рунесс Большой с Кьеёя вбухал все свои деньги в незаконный лов неводом, — сказал он и тяжело вздохнул, словно в этом была его вина.

— Но этот запрет уже давно снят, — заметила Сара Сусанне.