Сто лет назад

— Белый человек, выкрашенный, как краснокожий, украл ружья, угх!

Когда остальные трое индейцев вернулись, нас опять потащили за собой наши индейцы, по-прежнему навязав ремни петлей нам на руку. Капитан опять принялся говорить безостановочно, благо индейцы не препятствовали ему, из чего я заключил, что мы теперь находимся на их земле.

После четырехчасовой ходьбы мы остановились; индейцы развели огонь и расположились на отдых; но на этот раз они озаботились отнять у нас ножи и связали нам ноги так туго, что это причиняло нам нестерпимое мучение. Я не протестовал, однако, зная, что это будет бесполезно; но мой товарищ-португалец, по-видимому, был даже доволен, что ремень врезался ему в мясо, и с спокойным, радостным лицом сказал:

— Слава и благодарение Богу, мученичество мое уже началось!

— Увы! — подумал я, но ничего не сказал.

Мы шли в продолжение четырех суток; ежедневно нам давали по горсточке печеного маиса, ровно столько, сколько нужно для поддержания существования. На четвертый день поутру наши индейцы вдруг принялись издавать какой-то странный, резкий звук, который, как оказалось впоследствии, был их военный клич. На эти звуки отвечали издалека точно такими же звуками, и четверть часа спустя мы подошли к их селению, состоящему из порядочного числа хижин, и тотчас же были окружены многочисленной толпой мужчин, женщин и детей.

Нас отвели в большую, просторную хижину, где мы увидели нескольких индейцев весьма внушительного и благообразного вида. Того индейца, что говорил несколько слов по-английски, потребовали сюда как переводчика. Он спросил нас, откуда мы плыли на своем челне. Я отвечал, что мы плыли с юга, что мы потерпели крушение на большом бриге, и что челн этот мы нашли на отмели и воспользовались им. После этого они ни о чем больше не спрашивали и вывели нас из большой хижины, а час спустя говорящий по-английски индеец пришел к нам с двумя другими индейцами и сказал: «Белые люди любят краску. Черная краска очень приятна», и они вымазали нас с ног до головы в черный цвет.

Я не знал тогда, что это означало смертный приговор. С нас сняли штаны, единственное одеяние, какое было на нас, и оставили нас совершенно нагими. Но, к великому моему удивлению, они не сняли с меня алмаз, висевший у меня на шее на ремешке. Оказалось, что все индейцы, будучи чрезвычайно суеверны, сами носят на себе множество различных талисманов и ладанок и потому благоговейно относятся к этого рода вещам и у других, боясь коснуться их, чтобы они не навлекли на них какую-нибудь беду.

Весь этот день мы провели в небольшой, отведенной для нас хижине, под стражей, а на другой день поутру нас вывели на волю, развязали руки и ноги, и мы увидели, что все население этой деревни выстроилось шпалерами в два ряда, и каждый из них был вооружен палицей, прутом или дубиной. Нас подвели к самому концу шпалер; затем сделали какие-то знаки, которых мы не поняли, и в то время как мы стояли в нерешительности, что нам делать, одна безобразная старуха, которая все время делала угрожающие жесты по моему адресу, скаля свой беззубый рот, вдруг ткнула меня соломинкой в глаз, причинив мне этим страшную боль. Это до того взбесило меня, что я не удержался и наградил ее таким здоровым пинком ноги в живот, что она тут же повалилась на землю, охая и катаясь по траве, как раненый зверь. Я думал, что меня тут же прирежут за такой поступок; но не тут-то было; индейцы громко и весело рассмеялись, а женщины поспешили оттащить старуху в сторону.

Тут явился переводчик, и от него мы узнали, что нам предстоит быть прогнанными сквозь строй. Как только мы добежим до большой хижины, где мы были допрошены, то никто уже больше нас не тронет; бежать надо, что есть мочи. Затем португальца, который продолжал безумствовать по-прежнему, толкнули вперед, но он не захотел бежать, а шел медленным, размеренным шагом, молча принимая на себя все сыпавшиеся на него удары. Но при этом он задерживал меня, мешал мне бежать, пока я не изловчился и не обогнал его. Мне порядком-таки досталось, и я был положительно взбешен, когда вдруг заметил, что впереди меня поджидает рослый, тощий индеец с тяжелейшей дубиной. Не думая о последствиях, я промчался мимо него и, выкинув вперед свой кулак, с размаха на ходу нанес ему такой сильный удар под правое ухо, что он без чувств грохнулся на землю и, по-видимому, уже больше не встал, так как я убил его наповал. Минуту спустя я добежал до «залы света», т. е. до большой хижины, а немного спустя прибыл туда же и мой товарищ-португалец, обливавшийся кровью и весь избитый до неузнаваемости.

После этого нас отвели к двум столбам, врытым в землю на расстоянии двадцати ярдов один от другого, и привязали к ним за шею, оставив нас в таком положении на всю ночь.