Сто лет одиночества

– Нет, есть о чем, — проговорила сквозь рыданья вдова Монтьель. — Мне бы первой следовало взять самое необходимое и уехать из городка, и пусть пропадут эти земли и все эти ежедневные торговые сделки! Не будь их, на нас не обрушились бы наши теперешние несчастья. Нет, сеньор Кармайкл, плевать кровью я могу и не в золотую плевательницу.

Сеньор Кармайкл попытался ее утешить.

– Вы не должны уклоняться от своего долга, — сказал он. — Нельзя просто так вот взять и выбросить за окно целое состояние.

– Деньги — помет дьявола, — сказала вдова.

– В вашем случае они также плод нелегкого труда дона Хосе Монтьеля.

Вдова прикусила пальцы.

– Вы прекрасно знаете, что это не так, — возразила она. — Богатство приобретено дурными путями, и первым поплатился за это сам дон Хосе Монтьель — ведь он умер без покаяния.

Она говорила это уже не в первый раз.

– Главная вина лежит на нем, преступнике! — вдруг закричала она, показывая на алькальда, который, придерживая за локоть директора цирка, шел по противоположному тротуару. — Но искупить ее должна я!

Сеньор Кармайкл, будто не слыша ее, сложил стянутые резинками пачки денег в картонную коробку, стал в дверях патио и начал вызывать по алфавиту работников.

Вдова Монтьель слышала, как мимо нее проходят за еженедельной выдававшейся по средам получкой люди, но не отвечала на их приветствия. Она жила одна в девяти комнатах темного дома, где умерла Великая Мама; Хосе Монтьель купил этот дом, не предполагая, что его собственная вдова будет одиноко дожидаться в нем смерти. По ночам, обходя с баллоном инсектицида пустые комнаты, она встречала Великую Маму, давившую в коридорах вшей, и спрашивала ее: «Когда я умру?»

В начале двенадцатого вдова увидела сквозь слезы, как площадь пересекает падре Анхель.

– Падре, падре! — позвала она, и ей показалось, будто, зовя его, она зовет свою смерть.

Однако падре Анхель ее не слышал. Он уже стучался в дом вдовы Асис, стоявший напротив, и дверь чуть приоткрылась, чтобы впустить его.

В галерее, наполненной птичьим пением, лежала в шезлонге вдова Асис. Лицо ее покрывал платок, смоченный флоридской водой. По стуку она поняла, что это падре Анхель, однако продолжала наслаждаться коротким отдыхом, пока не услышала, как с ней здороваются. Она открыла свое лицо, на котором были видны следы бессонницы.

– Простите, падре, — сказала вдова Асис, — я не ждала вас так рано.

Падре Анхель не знал, что приглашен на обед. Немного растерянный, он извинился и сказал, что у него тоже с утра болит голова и он решил перейти площадь до жары.

– Не беда, — успокоила его вдова. — Я сказала это только потому, что очень плохо себя чувствую.

Падре вытащил из кармана истрепанный требник.

Вдова запротестовала.

– Мне уже лучше, — сказала она.

Не открывая глаз, она пошла в конец коридора и, вернувшись, очень аккуратно повесила платок на подлокотник шезлонга. Когда она села перед падре Анхелем, ему показалось, будто она помолодела на несколько лет.

– Падре, — ровным голосом сказала вдова, — мне нужна ваша помощь.

Падре Анхель сунул требник в карман.

– Я к вашим услугам.

– Речь снова идет о моем сыне, Роберте Асисе.

Роберто Асис, уехавший накануне и предупредивший, что вернется в субботу, неожиданно возвратился вчера вечером и, нарушив обещание забыть о листке, до рассвета просидел в темноте комнаты, поджидая предполагаемого любовника своей жены.

Падре Анхель ошеломленно ее выслушал.

– Для этого не было никаких оснований, — сказал он.

– Вы не знаете Асисов, падре, — ответила вдова. — Их воображение — настоящая преисподняя.

– Ребека знает, что я думаю о листках, — сказал он, — но, если хотите, я могу поговорить и о Роберто Асисом.

– Ни в коем случае, — сказала вдова. — Это только подольет масла в огонь. Вот если бы вы вспомнили о листках в воскресной проповеди — это, я уверена, заставило бы Роберто задуматься.

Падре Анхель развел руками.

– Невозможно! — воскликнул он. — Это придало бы событиям важность, которой у них нет.

– Нет ничего важнее, чем предупредить преступление.

– Вы думаете, может дойти и до этого?

– Я не только думаю — я уверена, что не смогу предотвратить его.

Они сели за стол. Босая служанка принесла рис с фасолью, тушеные овощи и блюдо фрикаделек в густом коричневом соусе. Падре молча положил себе. Жгучий перец, глубокое молчание дома и растерянность, переполнявшая в этот миг его сердце, вновь перенесли падре в голую комнатушку начинающего священника в знойном полудне Макондо. Именно в такой день, пыльный и душный, он отказался отпевать самоубийцу, которого жестокосердые жители Макондо не хотели предать земле. Он расстегнул воротник сутаны.

– Хорошо, — сказал он вдове. — Постарайтесь тогда, чтобы Роберто Асис не пропустил воскресной мессы. Вдова Асис пообещала ему это.