Сто лет одиночества

— По-прежнему Суэцкий вопрос, — сказал он, пробегая заголовки. — Запад теряет свои позиции.

Полковнику было не до заголовков. Он старался справиться с болью в желудке.

— С тех пор как ввели цензуру, газеты пишут только о Европе, — сказал он. — Хорошо бы европейцы приехали сюда, а мы бы отправились в Европу. Тогда каждый узнал бы, что происходит в его собственной стране.

— Для европейцев Южная Америка — это мужчина с усами, гитарой и револьвером, — со смехом сказал врач, не отрываясь от газеты. — Они нас не понимают.

Инспектор вручил ему корреспонденцию. Остальное положил в мешок и снова завязал его. Врач хотел было взяться за письма, но прежде взглянул на полковника. Потом на инспектора.

— Для полковника ничего?

Полковника охватила мучительная тревога. Инспектор закинул мешок за плечо, спустился с крыльца и сказал, не поворачивая головы:

— Полковнику никто не пишет.

Вопреки своей привычке полковник не пошел сразу домой. Он пил в портняжной мастерской кофе, пока товарищи Агустина просматривали газеты. И чувствовал себя обманутым. Он предпочел бы остаться здесь до следующей пятницы, лишь бы не являться к жене с пустыми руками. Но вот мастерскую закрыли, и откладывать неизбежное стало больше невозможно.

Жена ожидала его.

— Ничего? — спросила она.

— Ничего, — ответил он.

В следующую пятницу он, как всегда, встречал катер. И как всегда, возвратился домой без письма.

— Мы ждали уже достаточно долго, — сказала в тот вечер жена. — Только ты с твоим воловьим терпением можешь пятнадцать лет ждать письма.

Полковник лег в гамак читать газеты.

— Надо дождаться очереди, — сказал он. — Наш номер — тысяча восемьсот двадцать три.

— С тех пор как мы ждем, этот номер уже дважды выигрывал в лотерее, — сказала женщина.

Полковник читал, как обычно, все подряд — от первой страницы до последней, включая объявления. Но на этот раз он не мог сосредоточиться: он думал о своей пенсии ветерана. Девятнадцать лет назад, когда конгресс принял закон, полковник начал процесс, который должен был доказать, что этот закон распространяется и на него. Процесс длился восемь лет. Потом понадобилось еще шесть лет, чтобы полковника включили в список ветеранов. И это было последнее письмо, которое он получил.

Он кончил читать после того, как протрубили комендантский час. И, уже собираясь гасить лампу, вдруг заметил, что жена не спит.

— У тебя сохранилась та вырезка?

Женщина подумала.

— Да. Она должна быть среди бумаг.

Жена откинула москитную сетку и достала из шкафа деревянную шкатулку, где лежала перетянутая резинкой пачка писем, сложенных по датам. Она нашла объявление адвокатской конторы, которая обещала активное содействие в оформлении пенсии ветеранам войны.

— Сколько я твержу тебе, чтобы ты сменил адвоката, — сказала она, передавая мужу газетную вырезку. — За это время мы успели бы не только получить деньги, но и истратить их. Что за радость, если нам сунут деньги в гроб, как индейцам.

Полковник прочитал вырезку двухлетней давности. Затем положил ее в карман рубашки, висевшей за дверью.

— Но для смены адвоката тоже нужны деньги.

— Ничего подобного, — решительно возразила женщина. — Мы можем им написать, чтобы они вычли эти деньги из пенсии, когда выхлопочут ее. Это единственный способ их заинтересовать.

И вот в субботу полковник отправился к своему адвокату, который встретил его, беззаботно покачиваясь в гамаке. Это был огромный негр, у которого в верхней челюсти сохранилось только два резца. Он сунул ноги в сандалии на деревянной подошве и открыл окно кабинета. У окна стояла пыльная пианола, заваленная рулонами бумаги, старыми бухгалтерскими книгами с прикрепленными к ним вырезками из «Диарио офисиаль» и разрозненными бюллетенями Инспекторского надзора. Пианола без клавиш служила также и письменным столом.

Прежде чем объяснить причину прихода, полковник высказал беспокойство состоянием дела.

— Я же вас предупреждал, что такие дела не решаются в несколько дней, — сказал адвокат, воспользовавшись паузой. Его совсем разморило от жары. Он откинул спинку раздвижного кресла и почти лежал в нем, обмахиваясь рекламной брошюрой. — Мои доверенные лица постоянно пишут мне, что не следует терять надежды.

— И это тянется уже пятнадцать лет, — сказал полковник. — Похоже на сказку про белого бычка.

Адвокат пустился в весьма красноречивые описания административного лабиринта. Кресло было слишком узким для его перезрелых ягодиц.

— Пятнадцать лет назад было легче, — заключил он. — Тогда существовала муниципальная ассоциация ветеранов, в которую входили люди из обеих партий. — Он втянул в легкие обжигающий воздух и изрек, будто сам только что придумал: — В единстве — сила.

— Для меня это не подходит, — сказал полковник, впервые осознав свое одиночество. — Все мои товарищи умерли, дожидаясь почты.

Но адвокат продолжал твердить свое:

— Закон был принят слишком поздно. Не всем повезло, как вам: вы были полковником уже в двадцать лет. Кроме того, закон не указывал, откуда взять деньги на пенсии, так что правительству пришлось перекраивать бюджет.