Сто лет полуночества

"Открыли тетради, записываем", — ледяным голосом отчеканила Ольга Ермолаевна. "Правила поведения студентов факультета журналистики: 1–е — если преподаватель дает задание, студент обязан (подчеркнули это слово) выполнить и сдать его в назначенный срок. 2–е — если по какой‑либо причине студент не смог выполнить задание, он обязан предупредить об этом преподавателя, выполнить задание и сдать его в другой раз. 3–е…". В абсолютнейшей тишине студенты с расширенными от удивления глазами записывали уже 10–е "правило", которое на ходу без малейшей запинки сочиняла разгневанная преподавательница.

"А теперь все вместе читаем то, что записали". И, слушая хоровое завывание студентов, она едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться. А сбитые с толку и запуганные неожиданным "террором" студенты не понимали, что, собственно, происходит. Они готовы были уже хоть с Луны, хоть из‑под земли достать это треклятое задание.

На следующее занятие домашнюю работу сдали все. Даже те, кто отсутствовал в прошлый раз. И долго еще с особым трепетом приносили студенты свои работы Ольге Ермолаевне или робко оправдывались, краснея под пристальным взглядом куратора.

"Укрощение" строптивых студентов происходило в несколько этапов. Поняв, что у молодой преподавательницы на шее не посидишь, поблажек никаких не получишь, а разгильдяев она строго наказывает, студентам ничего не оставалось, как начать заниматься.

Время летело, как всегда, незаметно. Первые неудачи сменились успехами. Все чаще после занятий студенты подолгу задерживали своего куратора всевозможными вопросами и разговорами. О чем‑то жарко спорили в поисках истины. Казалось, что они никак не могут наговориться. У всех были друзья, родители… И одиночество.

В студенческой среде каждый хорохорился, пытался по–своему выделиться. Иногда это походило на целый спектакль. Но за всякой маской скрывался человек, который просто боялся боли и предательства. Читая работы студентов, Ольга Ермолаевна поражалась, насколько ранимы и одиноки были эти дети. Каждый со своей судьбой и каким‑то внутренним надломом. Оки писали о любви, дружбе, предательстве. А на самом деле они писали о себе. В каждой строчке искали себя. А впереди еще только вырисовывалась их длинная дорога к счастью. Долгая дорога…

Кэт, которая была царицей

Ну конечно, она была ею. Самой настоящей царицей. Екатериной или, может быть, прекрасной Нефертити. В прошлой жизни.

А в этой — ей пришлось стать обычной студенткой. Испытать все жизненные тяготы, связанные с вечной нехваткой денег и другими бытовыми безобразиями. Почувствовать несовершенство мира и ничтожество людей. Каждый день как‑то выживая, но все‑таки жить, а вечерами отплясывать на дискотеке. Она была одной из миллиона студентов, со своей особой царственной осанкой, гордой поступью и загадочной недосказанностью в глазах. Не мягкой кошечкой Кэтти, не своевольной дикой тигрицей. Эта девочка из забытого Богом поселка уже изначально, по внутреннему содержанию своему, была аристократкой, особой царских кровей. Никогда не задирала нос, не воротила его с презрительным кокетством — "фи–и-и". Всегда сдержанна и не по годам мудра. Редко кому удавалось увидеть её в слезах. И, конечно, как и все царицы, была она исключительно красивой.

Скажите, откуда вдруг в простой девчушке подобные целеустремленность и философия рассудка? Откуда взялись манеры, самообладание и гордость? В поселке такому вряд ли научат…

— Катя, 13–й столик еще ждет…

— Уже лечу! Не кафе, а цирковая арена… — бурча, записывает в блокнот новый заказ юная официантка. Да, Кэт, которая была царицей, с обязанностью утопать в шелках и уставать от тяжести бриллиантов, — вычищала теперь пепельницы и бегала с подносами, переполненными чашками с прогорклым кофе. Под вечер, валясь от усталости с ног, в мареве сонных закоулков, разглядывала она свою прошлую жизнь.

…С тонкого запястья цвета слоновой кости упал тяжелый золотой браслет. "Богиня солнца" взмахнула рукой, и все вышли из огромных покоев. Госпожа, которая боится своей тени… Затмевающая дивной красотой луну… Царица египетская готовилась к обряду. Осталось сделать последний шаг и погрузиться в сон. В вечный сон. Атласная кожа вздрогнула от прикосновения смертельного холода. Узкой блестящей ниточкой высвечивала в полумраке, скользила играючи по телу равнодушная змея.

Две капли яда — и сон превратится в вечность. Так покидают этот мир царицы. С гордо поднятой головой, с презрительной усмешкой на кровавых губах. Когда все кончено и не осталось ни краешка надежды, когда проиграна последняя решающая битва и пошатнувшийся трон с оглушительным треском распадается на уродливые глыбы. И, провожая в последний путь того, чьи надежды не сбылись, зная, что больше не увидишь огня страстных глаз, как хочется закричать от боли и тоски. Ах, если б быть простолюдинкой… Но гордая царица давит вой отчаяния внутри холеного тела. Внутри одинокой души.