Сто лет пути

– Ах ты, господи! Ну, конечно, ни при чем! И я об этом! Может быть, они чего-то не поделили, Ломейко и Бурлаков. Может, у них были какие-то общие дела. Или они друзья детства, если Бурлаков говорил про отца!.. В одной песочнице играли в куличики!

– Да, – согласился Дмитрий Иванович, чувствуя себя кретином, – но как теперь все это узнать?

– Странно, что он не стал с вами разговаривать. Подозрительно. Если он во что-то замешан, логичнее было бы вас выслушать, ответить на все ваши вопросы и задать свои.

– Он не знал, что Ломейко убили, и был ошарашен, мягко говоря.

– Растерялся?

– По-моему, не поверил даже.

– Может, он великий актер?

Дмитрий Иванович улыбнулся.

– Он похож на бурлака или горчичника. В Самаре в начале двадцатого века водились такие мелкие бандиты – воришки, бузотеры. Носили черные костюмы, за голенищем сапога непременно нож или гирька на проволоке.

– Почему горчичники?

– Там, в Самаре, выращивали красный перец и называли его почему-то горчицей. Измельчали и продавали, ну, как приправу. Покупателей страшным образом надували, подмешивали отруби и всякую ерунду. Оттуда и пошло.

– А вы Игорю рассказали про Бурлакова?

– Нет еще, – повинился Дмитрий Иванович.

Он собирался позвонить полковнику, когда вышел из Думы, но получилось так, что позвонил Варваре. И сейчас с ней «встречается».

– Нужно срочно рассказать. Пусть ищет отца потерпевшего и выясняет, как они оба были связаны с депутатом.

– Все дело в том, что именно это должен был выяснить я, Варвара Дмитриевна. А я задание провалил.

– Да ну вас, Дима, – сказала Варвара сердито. – Не выдумывайте! Ничего вы не провалили. И потом, вы же профессор, а не оперативник.

Димой его почти никто и никогда не называл. Он стал Дмитрием Ивановичом очень рано, лет в двадцать пять, когда стал читать лекции студентам, и с тех пор по имени его называли только родители и самые близкие друзья.

– Послушайте, – сказал Шаховской, вдруг осознав себя Димой, – мы же договорились встретиться, а весь вечер разговариваем об убийстве. Это неправильно, наверное.

Варвара пожала плечами.

– Мне нравится.

– Убийство?!

– Разговаривать с вами.

Тут она почему-то вытащила руку, независимо посмотрела по сторонам и спросила довольно воинственно:

– Куда мы идем?

– Ужинать, – брякнул Дмитрий Иванович, перепугавшись, что она сейчас скажет, что ей нужно домой. – На Никитской есть ресторанчик, почему-то он называется «Лук-кафе». Там вкусно и всегда полно студентов и зрителей из театра Маяковского. Два шага осталось.

– Лук так лук, – согласилась Варвара. – Кафе так кафе. Только Игорю нужно позвонить.

1906 год.

– Да, разгорячился сегодня Дмитрий Иванович, прямо на себя не похож.

– И финансовая сфера его никогда особенно не интересовала, а тут – на тебе! Такой напор. Даже Муромцев удивился.

– А что, господа, ведь по сути князь совершенно прав!.. Иностранный заем, да еще такой значительный, требует разрешительной резолюции парламента! Государственное ведь дело. Лягушатники, может быть, и дадут денег, только поунижаться, покланяться заставят! А сколько лет выплачивать придется? Еще детям нашим долг передадим.

– Что это вы так неуважительно, Николай Степанович? Наших европейских друзей да лягушатниками припечатали! Всякие такие словечки Пуришкевичу лучше идут.

– Да ведь дело-то в том, господа, что деньги от займа направят, как обычно, на удушение революции, а не на улучшение жизни народа!

Варвара Дмитриевна прислушивалась к разговору и все посматривала на дверь, не появится ли Дмитрий Иванович.

На только что окончившемся заседании, а был Большой день, когда в Думу приезжают министры, князь взял слово и заговорил о совершенно неожиданном – необходимости еще раз детально обсудить вопрос предстоящего французского займа. Мол, в прошлый раз дело было рассмотрено наспех, поверхностно, так не годится. Депутаты как следует не вникли в столь серьезный вопрос, и покуда они не вникнут как должно, министру финансов не стоит отправляться во Францию. С правой стороны, как только взяли в толк, о чем Шаховской намерен говорить, закричали:

– Остановите оратора, он не по теме!

Муромцев, надо отдать ему должное, сразу же сказал:

– Оратора не перебивайте. Только председатель может остановить выступающего.

Но все равно перебивали, конечно, а князь продолжал свое. И – странное дело! – министры, которые обыкновенно смотрели на депутатов с такой же враждебностью и подозрительностью, с какой депутаты смотрели на министров, выступление князя слушали внимательно и, пожалуй, с сочувствием, а старик Горемыкин, глава кабинета, в ответном слове сказал, что в предложении Дмитрия Ивановича видит разумное зерно.

Небывалый случай! Неслыханное дело!

Горемыкин как бы олицетворял собой сановную бюрократию, на думскую трибуну почти никогда не подымался и всегда читал по бумажке речь, до того вялую и неинтересную, что слушать было невыносимо, и это всегда толковалось как пренебрежение к Думе и нежелание с ней работать. А тут мало того, что взошел на кафедру, так еще и без всякой бумажки почти поддержал депутата Шаховского!