Сто миллионов лет и один день

Мама говорила громко, потому что она была испанка, но не поэтому все в ресторане смотрели на нее. Я уже говорил — смотрели потому, что мама была красавица, настоящая красавица, рыжеволосая, резко-стремительная и плавно-гибкая. Как танцовщица фламенко. Я видел, как батраки косились на нее и шептали друг другу leyenda, изображая ее покачивающуюся походку. Дома испанский вообще-то не употребляли — Командор считал, что нечего лопотать на батрацком говоре, - но я понимал. Легенда. Сказочная женщина.

— Ты сводишь меня в оперу. Я обожала туда ходить, когда была маленькой.

— В Испании?

— Нет, в Буэнос-Айресе.

Так я узнал, что моя мама на самом деле не испанка, а родом из Америки, но от этого ничего не изменилось. Ее так всю жизнь и звали испанкой. Всю жизнь — то есть те несколько дней, которые ей оставались до скоропостижной душевной болезни.

— Мы пойдем с тобой в оперу, будет лить дождь, и у нас будут зонтики, у каждого свой. Потом ты пригласишь меня на ужин. С устрицами. Ты будешь вести меня под руку, потому что я буду старенькой. Будет поздно. Ты войдешь в ресторан первым, как положено галантному мужчине, и спросишь, обслуживают ли они еще. А знаешь, что они ответят?

— Нет.

— Конечно, сударь, для вас мы открыты всегда.

Неделя. Мы сместили зону поисков к верхней части ледника. Неделя — и ни малейшего продвижения. Безумное время ушло на то, чтоб отбрасывать снег. Рассматривать камни и ковыряться в горной породе. Игнорировать усталость и дурные вести. Джио обнаружил, что три вершины, которые служат нам ориентиром, видны и с другой стороны ледника, с севера. Еще столько же работы, сколько было в самом начале. Дыхание, это чертово дыхание скудеет, мы слабеем и выматываемся. Безумное время уходит на то, чтобы терять надежду.

Густой желтый воздух, который никак не вдохнуть.

Однажды вечером по возвращении в лагерь мы видим, что Джио с непроницаемым видом подбрасывает свернутый в шар шерстяной свитер. Он кидает его Петеру, который еще прихрамывает. Петер здоровой ногой пасует Умберто, Умберто — мне. Шерстяной шар идет по кругу, Джио сбивает ритм, обходит Петера, возникает толчея — «Мне, мне давай!» — что-то происходит. На горе — мальчишки. Умберто целится и посылает шар в палатку. Круг по стадиону с поднятым вверх пальцем. Петер, хромая, бежит от палатки, обводит Умберто, тот с воплями катается по земле, немец пасует, Стан неуклюже посылает мяч в просвет между двумя лежащими на земле мешками, Джио в фантастическом прыжке блокирует его, — трибуны встают и воют в восторге, сурки сопят, и ветер свистит в траве. Мы задыхаемся и падаем на землю — впервые мы счастливы. Футбольный матч посреди небес.

Очертить квадрат, снять дерн, вбить крючья.

В тишине истекает август. Теперь в наших поисках участвует Джио. Мы простукиваем ледник. На его месте мне бы не понравилось, что по мне ходят и постоянно тычут в меня кайлом. Как бы у него не возникло желание отыграться.

Очертить квадрат, снять дерн, вбить крючья. На всякий случай осматривать малейший разлом. Оглядываясь, я вижу наш лагерь, он лепится к горе, как ракушка к корпусу судна. В последние дни пейзаж разительным образом изменился. Зелень травы поблекла. Каждая тростинка вопиет к небу, сетуя на такую несправедливость. Джио с беспокойством всматривается в горизонт: он знает, что рано или поздно небо ответит.

Очертить квадрат, снять дерн, вбить крючья. Мы почти совсем выдохлись, как вдруг появился Юрий.

Юрий, пятый член нашей экспедиции. Юрий, которого я опрометчиво счел совершенно безобидным. Через несколько дней после начала экспедиции он возник перед нами из ниоткуда в своем щеголеватом военном мундире. Юрий и его эмигрантский акцент, Юрий, друг Петера, который, говоря, подкручивает свои роскошные черные усы. Юрий с его раскатистым «р-р-р», впрочем, он с раскатом произносит все буквы.

— Я был священником в Боливии, друзья мои, убийцей в Мексике, солистом в балете Да Скала, сапожником в Париже, королем у пигмеев. Но последняя моя профессия... угадайте! Ни малейшей догадки? А если я скажу вам: Селест, знаменитый берлинский травести? Да-да, это был я. Кумир городских кабаре.

Юрий славился даром имитировать знаменитостей. Он устроил для нас представление, частный сольный концерт. Встречайте, дамы и господа, Марлен Дитрих.

— Sag mir Adieu... Dürr wird das Gras, Glüuck is wie Glas...

Голос чувственный, богатый обертонами, почти женский. И очень достоверный, несмотря на усы. Мы — изумленная публика — аплодировали, так и не оправившись от его неожиданного появления.

— Видите ли, дорогие друзья, красным пришлось не по нутру мое неприятие революции. Я все оставил в России: имения, родных. Они до сих пор охотятся за мной, чтобы примерно наказать. И потому я меняю — города, имена, пол. В Берлине меня выдал один негодяй, я задолжал ему денег. Я познакомился с Петером, когда убегал от погони по крышам. Видели бы вы его лицо, когда я шагнул к нему в чердачное окно!