Сто миллионов лет и один день

— А это все университет финансирует? — спрашивает мой друг.

— Да, повезло. Ты же их знаешь, пришлось потрудиться. Долго выкручивал им руки.

— И какой у тебя план?

— Три варианта. Первый — мы находим пещеру и скелет быстро, скажем недели за две. Отделяем голову и доставляем вниз. Это было бы идеально, просто фантастическое везение. Второй вариант — поиски длятся дольше предвиденного, и не хватает времени, чтобы произвести отделение головы до спуска. Фотографируем, делаем обмеры и возвращаемся в следующем летнем сезоне. Открытие принадлежит нам, у нас есть доказательство. Третий...

Третий вариант ясен для всех. Я обманулся — во всем сразу. Потому что по недомыслию клюнул на басню безумного старика или, еще хуже, дал слабину. Потому что пока мадам Мицлер подшивает мне брюки, а я слушаю Альфреда Деллера, который с грампластинки на ее проигрывателе поет Vergnügte Ruh, в горле у меня встает какой-то странный комок. Потому что я становлюсь тряпкой.

Петер поднимает стакан граппы, глаза у него блестят.

— Если мы не способны поверить в историю только потому, что она прекрасна, зачем вообще заниматься этой профессией?

Спасибо, мальчик. За ним и Умберто поднимает бокал и улыбается доброй собачьей улыбкой.

— За Стане, за динозавра.

Vergnügte Ruh. Блаженный мир. В конце концов, как мало для этого нужно.

Наш проводник пришел из глубин раскаленной ночи. Он вступил в липкую жару холла, приветствуемый хмыканьем, бурканьем и взглядами исподлобья, которые в этом мире, где все наособицу, суть знаки уважения.

Джио — старый итальянец, любимый проводник английских альпинистов, которые от нехватки у себя на родине высокогорья приезжают и подворовывают его здесь. Горы всем нужны разные, а звонят со всего света только ему. Вернее, звонят его соседу, у которого есть телефон, и уже тот отыскивает Джио на какой-нибудь деревенской крыше. Джио откладывает в сторону инструменты кровельщика и достает рюкзак и кожаные ботинки. Потом прощается с женой, клянется ей, что это в последний раз, — он лжет, она это знает, он знает, что она знает, — и Джио уходит. Швейцария, Франция, Италия, Гималаи. Джио стоит дорого, потому что не погиб. Он коснулся рукой Айгера, Нангапарбата, Маттерхорна и много чего еще — и не погиб. Не оступился, не сорвался со страховки, потому что повезло или потому что он лучше всех — неважно. И то, и другое стоит денег.

Наш проводник сух, не любезен и не груб. Где бы он ни очутился, кажется, что он был там всегда. Ни прошлого, ни будущего, он просто здесь, и все. Они с Умберто родом из одной деревни в пятистах километрах отсюда, так они познакомились. Джио старше него на десять лет. Он говорит на венетийском диалекте, а Умберто вполголоса переводит мне это редкое наречие, где цокают одинокие согласные и странные повторы звучат как перестрелка.

Джио нет дела до цели нашей экспедиции. Подняться, выжить, вернуться назад — вот его триада. Он разворачивает карту, тычет в нее костлявым пальцем. Вот тропа, которую я отметил, единственный путь, по которому можно добраться до горного кратера. Можно было раньше. Две зимы назад несколько сотен метров тропы снес оползень. А идти по тому, что уцелело, Джио и пробовать не будет.

Нет. Палец сдвигается в сторону.

Есть другой способ добраться, знакомый только горстке людей. Железная тропа, проложенная когда-то контрабандистами. Она идет по воздуху, местами опасна. Сумеем ли мы пройти по ней? Умберто прирожденный альпинист — он пройдет. Петер тоже подростком залезал на пару-тройку горных откосов. Я не спортсмен, не тренировался и, главное, боюсь высоты.

— Стане?

— Никаких проблем.

Джио объявляет правила. Наверху, в каменной цитадели на высоте двух с половиной тысяч метров мы во всем слушаемся его. Берем минимум металлических предметов. Горы настолько богаты железом, что грозы разряжают в них весь свой заряд электричества. Если экспедиция задерживается, он решает, в какой момент спускаться до начала ненастной погоды. Aeo intendù?

Умберто щелкает пальцами.

— ’Son a ciatà fora chel mostro! Все на охоту за чудовищем!

А Джио шепотом добавляет:

— Là su, i mostre I é solo chi che te te portes drio.

На этот раз перевод не нужен, чтобы понять закон гор.

Единственные чудовища наверху — это те, кого ты взял с собой.

Ночь еще цепляется за горы, липнет густой чернильной пастой, — такая сойдет не сразу. Когда мы чуть раньше времени вышли из локанды, шатаясь под тяжестью новеньких рюкзаков, Джио уже был на месте. Он сидел на краю поильни для лошадей и курил одну из тех витых тосканских сигар, которые губят глотку раз и навсегда. Я видел, как от одной затяжки у мужчин выступали слезы и как тринадцатилетние мальчишки сосали их, как лакричный сироп. Дым сигары в утреннем затишье пах воздухом после грозы.