Сто поэтов начала столетия

А если и тщиться
Проникнуть во глубь
И выспрь
Тернарного – недра, окрест
И вечное горнее – мира,
То при пересчете небесных светил, адиафор и дыр
Не остановиться ли на предпоследнем
Числе натурального ряда?

Вопреки непростоте умственных построений, поэт проводит раздумье читателя по строжайше определенному маршруту. Игра значениями в конечном итоге не размывает контуры определенности, но ведет к непреложному результату. Грамматические усложнения (например, заключение в скобки целых периодов) только усиливают у всякого читателя, привыкшего разбирать интеллектуальные ребусы Еремина, острое ощущение парадокса. Поддаваясь логике его стихотворных силлогизмов, мы обнаруживаем в себе новую способность – подобно автору, на равных правах непосредственно ощущать впечатления не только от восприятия зримого, но и от созерцания феноменов, доступных лишь внутреннему, умственному зрению.

Вот, казалось бы, одно из самых очевидных поначалу восьмистиший, в котором речь идет о незабвенных временах бытования неофициальной, неподцензурной литературы и жизни на задворках навязшей в зубах тоталитарной ортодоксии:

Нет, не грустить о славных временах
Народных пирожков с начинкой
Из ливера еретиков, – но, скажем, примерять личины
(Напялил, словно маску, кости таза,
Изящно позвоночник изогнул –
Подобно хоботу противогаза,
И стал неузнаваем вельзевул.) и
Беседовать о самоценности плацебо.

Никакого подобия «пейзажа» здесь нет и в помине, но бесспорный логический ход (недопустимо грустить о временах застойного обилия и стабильности, поскольку то и другое было результатом насилия – пирожки начинены выеденной печенью еретиков) предельно усложняется. Что можно противопоставить ностальгии по советской фальшивой идиллии? Ответ далеко не очевиден. Cмирение? любовь к тяготам настоящего? Несвобода, если задуматься, гораздо легче и определеннее свободы (здесь, на прокуренных кухнях – «мы», «свои», а «они» – там, в их кабинетах и прочих местах обитания лжи и фальши). Да, было именно так, но если эта ясность и определенность утрачены, то опасность примерять вельзевуловы личины только усиливается, остается вместо лечения принимать плацебо – «пустые» таблетки, лишь имитирующие терапевтический эффект. Получается, что «грустить о славных временах» советского застоя – означает мечтать вовсе не о дешевых пирожках, но о временах неотчужденной убежденности в своей правоте, подлинности дружб и враждебных столкновений. В пору бесхребетных компромиссов тотальной имитации всех добродетелей, когда эпидемия лицедейства захлестнула все вокруг, устроит ли тех, кто помнит времена иные, суррогатное лечение пороков сладенькими пустышками-плацебо?

Михаил Еремин на протяжении десятилетий не меняет голоса, его восьмистишия выстраиваются в единую цепь размышлений о материях важнейших и насущных. Но усложненность речи уже не выглядит защитой от навязчивой простоты подцензурной поэзии позднесоветской эпохи. Времена сменились, и стихи Еремина в новом контексте звучат с прежней (и одновременно новой) силой. Они по-прежнему адресованы не всем, но чем больше читателей начала столетия расслышат негромкий голос петербуржца Михаила Еремина, тем будет лучше – и для внимательных читателей, да и для судеб наступившего века тоже.

Библиография

Стихотворения. Кн. 2. СПб.: Пушкинский фонд, 2002. 56 с.

Стихи // Звезда. 2002. № 7.

Поэтическая тетрадь // Новый журнал. 2002. № 227.

«Считать ли происками заастральных сил…» // НЛО. № 62.

Поэтическая тетрадь // Новый журнал. 2003. № 231.

Литература // Критическая масса. 2004. № 2.

Стихотворения. Кн. 3. СПб.: Пушкинский фонд, 2005. 52 с.

Стихотворения. Кн. 4. СПб.: Пушкинский фонд, 2009. 48 с.

Стихи разных лет // Дети Ра. 2009. № 3(53).

Стихи // Звезда. 2010. № 4.

Стихи // Звезда. 2011. № 6.

Стихотворения. Кн. 5. СПб.: Пушкинский фонд, 2013. 48 с.

Ирина Ермакова или «Я всю жизнь держалась на честном слове…»