Читаем Сто поэтов начала столетия полностью

Сто поэтов начала столетия

никогда не спрашивай меня о моей работеникогда не спрашивай меня о моей работехорошо – в первый и в последний разты можешь спросить меня о моей работе ‹…›прольется много дурной кровилучше не светиться возле струиникогда не объединяйся ни с кем кромекроме своей семьи(«Крестный отец»)

Его стихотворные «реплики» разрозненны, не выстраиваются в единую развернутую «фразу», зачастую противоречат друг другу стилистически и даже идеологически. Присутствие Леонида Костюкова в поэзии нарочито пунктирно, содержит лакуны, пропущенные логические звенья развития, не поддается какой бы то ни было попытке анализа «эволюции творчества». «Пишу – когда и как желаю, не опасаясь анахронизмов, без оглядки на то, что уже сказано ранее, мною и другими». Вот так:

В суете простых скоротечных деля случайно куртку его надели пошел в ларек покупать мукупо размытой глине и по песку.Дождь с утра грозился – и вот пошел.Я в кармане куртки его нашелшапку из материи плащевой,по краю прошитую бечевой.Он сложил ее, как бы я не смог, –я бы просто смял, закатал в комок,обронил в лесу, позабыл, уйдя,никого б не выручил от дождя.Там очки – для его, а не чьих-то глаз,валидол, который его не спас,пара гнутых проволок – потому,что так нужно было ему.Дождь все лил, сводя ручейки в ручей,и в сиротстве бедных его вещей,в каждой мелочи проступала смерть,как когда-то из вод – твердь.И с тех пор доныне влекут менядве стихии – воздуха и огня,что умеют двигаться в никуда –без названия и следа.(«Памяти тестя»)

Костюков пишет так, будто только что придумал зарифмовать что-нибудь вроде «берез – овес». Это – особый род изощренного эпатажа, неброский, утонченный, видимый лишь посвященным. Эта негромкая дерзость сильнее воздействует на всех наделенных слухом и имеющих уши, чем лобовой бунт современных бурных гениев, адептов обсценных слов и тем, искателей очередной новой социальности:

Тополиный пух ест дыханье мое,колотье у меня в боку.– Канотье, вы сказали?– Нет, колотье,как у лошади на скаку.Так случится – Господь остановит коня,в дом горящей души войдет,на вершине дня – на закате дняв небе молнией прорастет.– Вы сказали: Господь?– Я сказал – Господь.– То есть дух?– То есть дух и плоть.Посмотри – горит тополиный пух,то есть плоть, но скорее – дух.

Странная, немодная позиция человека, знающего ремесло словотворения, но отделывающего слова не по правилам. Так неловкий рассказчик в бессмертном романе «Что делать?» патетически изрекает: «Я знаю о Рахметове больше, чем говорю». Почти фатальный избыток осведомленности о правилах игры не мешает Леониду Костюкову стилизовать стихи под наивные, спонтанные. На грани набоковского раздраженного упоения разными конфигурациями чистой формы Костюкову удается сказать что-то абсолютно свое – не то чтобы совсем неизвестное, но произносившееся иначе, с иным градусом серьезности и личной причастности. Здесь подобной причастности одновременно и минимум, и максимум, потому что в следующий раз (может, через несколько лет) все будет сказано совершенно иначе, но без отказа от прежних мнений и интонаций. Вы опять говорите, что поэты бывают хорошие и разные? Что ж, согласен, – среди хороших случаются и такие…