Сто шесть ступенек в никуда

Понимаете, в их глазах это должно было делать ее моложе. У пожилых и даже у людей среднего возраста нет теток. Конечно, это эксплуатация, но не жестокая, а абсолютно безвредная. Никакого сравнения, скажем, с поведением испанских Габсбургов, державших при дворе карликов, чтобы подчеркнуть свой высокий рост и красоту. Достоинство Тетушки не страдало, ее никто не унижал. Она прекрасно себя чувствовала в роли придворного карлика и, как ни странно, выглядела моложе, чем во время нашей последней встречи. Тихая, любезная, почти всегда молчащая, она сидела у окна в кресле с подголовником, но смотрела не на улицу, скрытую красными бархатными шторами; ее взгляд был прикован к мягким складкам вишневого цвета.

Когда месяц спустя я снова увидела Козетту, она уже сделала подтяжку лица, которое теперь покрывали лилово-желтые синяки, так что бедняжка выглядела как мальчишка после первой драки. К Пасхе все эти усилия принесли плоды, и у Козетты появился любовник, мужчина, называвший себя Айвором Ситуэллом.

7

Именно он вновь свел меня с Белл — правда, косвенным образом и гораздо позже. Поначалу казалось, что от него не стоит ждать ничего хорошего. Помню, какое потрясение я испытала, обнаружив его в «Доме с лестницей»; мне стоило огромного труда сдержаться и не выложить Козетте все, что я о нем думаю.

Она не рассказала мне о нем заранее. Поначалу я его не заметила, поскольку салон Козетты пользовался популярностью и в доме всегда толпились люди: одни приходили, другие уходили, и красный ковер на лестнице уже начал истираться. Кто-то даже поселился в свободных спальнях, а по пути в гостиную Козетты через открытые двери комнат первого этажа нередко можно было увидеть четверых или пятерых незнакомцев, которые кружком сидели на ковре, поставив в центре свечку, и один из них играл на ситаре или окарине.[30]

Козетта тоже поддалась увлечению свечами, которое охватило всех в шестидесятые годы. (Через несколько лет, когда начались отключения электроэнергии, это очень пригодилось.) На лестнице обычно включали свет, но в гостиной тьму рассеивало только пламя свечей. Они располагались в двух канделябрах из чугуна и бронзы, купленных на Кингз-роуд, а также на блюдцах и на завинчивающихся крышках банок. Мне даже удалось разглядеть силуэт Тетушки в кресле с подголовником, обращенном не к окну, а к комнате, и несколько нечетких фигур, распростертых на подушках на полу или сидевших за круглым столом. Огромная люстра — нечто призрачное, проступавшее из темноты, — не горела, и в ней поблескивали нити уже успевшей образоваться паутины.

Я знала, что в этой компании — впрочем, как и в любой другой — нельзя обсуждать новое лицо Козетты. Прежнее мне нравилось больше, но я не любовник Козетты, а Айвор Ситуэлл другого не видел. Лишившееся выразительности, чем-то напоминающее яйцо, туго натянутое и тщательно отполированное, новое лицо вдруг расцвело прежней улыбкой. Я была побеждена. Поцеловала гладкую кожу, которая ничем не отличалась от старой, морщинистой, — я имею в виду тот же запах, сложный цветочный аромат Жана Пату. Волосы Козетты почти достигли желаемого оттенка, теперь они были цвета сухого песка. На среднем пальце правой руки у нее поблескивало кольцо с гелиотропом. Оно снова вошло в моду, но по-прежнему ей не подходило.

Меня познакомили с присутствующими, но имен я не запомнила. Полным именем представили одного Айвора — возможно, потому, что у него знаменитая фамилия,[31] которую такая, как я, должна была, по крайней мере, заметить, даже если бы удержалась от замечания. Ради сохранения интриги мне следовало промолчать, но я не стала этого делать. Прошло много времени, прежде чем выяснилось, что Айвор не был «тем самым» Ситуэллом и не имел никакого отношения к знаменитой семье — Ситуэлл не настоящая его фамилия. Он выбрал ее, когда уехал из родительской квартиры в Нортгемптоне. Один из Ситуэллов — скорее всего, Сэчеверелл — жил в поместье в соседней деревне.

Айвор был поэтом. Козетта сообщила мне это, когда знакомила нас. Еще она сказала, что у него чудесные стихи и что завтра она мне их покажет. Айвор был худым, нездорового вида мужчиной с костлявым желтоватым лицом и очень длинными каштановыми волосами. В то время большинство молодых людей носили длинные волосы, но Айвор был уже не очень молод — ближе к сорока, — и на макушке у него сверкала лысина. Он сказал: «Привет», — тогда все так здоровались, и теперь это словечко выдает людей, чья молодость пришлась на шестидесятые, но Айвор пробормотал приветствие, не поднимая головы от книги, которой был занят. Я говорю «занят», а не «читал», потому что он стоял и смотрел вниз, на раскрытую на столе книгу. Это был альбом, сборник лучших снимков какого-то фотографа, довольно интересных портретов и скучных (на мой взгляд) натюрмортов. Предметы в натюрмортах абсолютно не сочетались друг с другом, и Айвор Ситуэлл с восхищением взирал на фотографию с изображением двух пустых молочных бутылок с засохшими на стенках остатками молока, которые стояли рядом с мертвой рыбой, помещенной в птичью клетку.