Сто страшных историй

Почему кладбищам дают поэтические названия? Журавлиный Клин, к примеру. Или Санъюри — Три Лилии. Надо будет у настоятеля Иссэна спросить.

— Недалеко? Это хорошо. Покажешь мне ее могилу.

Она затряслась, как в приступе лихорадки:

— Господин, я...

— Тебе нужно присмотреть за коптильней?

— Да, господин! Простите, господин!

Оказывается, гнева мужа — или свекрови в его теле — она все-таки боится больше, чем меня. Недоглядит за тофу — гнев не заставит себя ждать.

— Это надолго?

— Нет, господин! Тофу почти готов.

— Я подожду. Ты помнишь, где похоронили Котонэ? Сможешь найти ее могилу?

— Да, господин!

И решилась с самоубийственной отвагой:

— Может быть, вам лучше подождать в доме? Я быстро!

В дом я входить не стал. Поднялся на веранду, сложил зонт. Асами заглянула под крышку, уверилась, что тофу прокоптился в меру — и принялась выкладывать плотные благоухающие брикеты цвета старого меда на широкую доску. Насколько я знаю, после копчения тофу требуется остыть. Если кладбище и правда рядом — успеем обернуться туда-обратно. А там, глядишь, и Мэмору объявится.

Краем глаза я уловил движение рядом. Маленький Арэта тоже перебрался на веранду — и устроился рядом со мной, деловито сжимая в одном кулачке огрызок лепешки, а в другом — давешнюю куклу.

Вот, кстати, и проверим.

— Ты дашь мне свою куклу, Арэта?

— Берите!

Мальчик с готовностью протянул мне деревяшку, завернутую в грубую ткань. На миг я растерялся: не ожидал, что он так легко отдаст свое сокровище. При ближайшем рассмотрении это оказался кусок древесного корня, лишь отдаленно напоминающий человечка. Там, где у куклы предполагалась голова, были неумело выковыряны три углубления: глаза и рот. Небось, сам Арэта и потрудился. Правый глаз получился больше левого. Во рту застряла сухая хлебная крошка.

Из одежды на кукле была ветхая тряпочка.

Я покосился на мальчишку. Нет, он не следил за мной с нетерпением. Не ждал, приплясывая, когда же ему вернут вожделенную куклу. Каори вела себя иначе: «Вы принесли мою куклу?!»

И еще:

«Носилась с ней, под одежду прятала. Не тронь, не попроси — сразу в рев.»

— Ты сам ее сделал?

— Ага!

— Отлично получилось. Ты не против, если я заберу твою куклу? Я хочу показать ее одному мудрому человеку. Он такими вещами очень интересуется. Я потом верну, не сомневайся!

— Да берите насовсем! — беззаботно махнул рукой Арэта, явно кому-то подражая. — Она все равно не ест. Я себе другую бабушку сделаю. Лучше!

— Спасибо. А тебе разве не жалко?

— Жалко, — Арэта насупился, потер кулачком замурзанную щеку. — Бабушку жалко. Холодная, не ест…

— Бабушку — это понятно. А куклу?

— Чего ее жалеть? Я таких сколько угодно наделаю! Берите.

Неловко вышло. Надо бы подарить что-нибудь мальчику в ответ, жаль, ничего подходящего с собой нет. Я-то думал, он в куклу обеими руками вцепится, а он: «Берите насовсем…»

Уже понимая, что в деревяшке нет ничего особенного, что вся связь с делом о кукле-талисмане пошла прахом, я бережно спрятал куклу в рукав кимоно. Показывать ее святому Иссэну, как я поначалу собирался, не было никакого смысла. Но не менять же на ходу собственное решение? Вернуть подарок мальчику? Это было бы оскорбительно для него и унизительно для меня.

— ...Господин! Я закончила. Идемте, я вас отведу.

И сыну:

— Сиди дома, Арэта, со двора никуда не выходи. Понял меня?

— Да, мама.

В углу двора ожил Широно, заставив Асами охнуть от неожиданности.

3

Не по закону!

Когда мы подошли к кладбищу, с лилиями стало все ясно.

Три Лилии? Тридцать три, триста тридцать три... В весеннюю слякотную теплынь на кладбище выпал снег. Белый траурный цвет был здесь более чем уместен. Мне казалось, что для лилий еще рановато, но тут они цвели вовсю. Густой сладковатый аромат с прячущимися в нем бальзамическими нотками мешался с запахами дождя и сырой земли. Эта смесь ударяла в голову не хуже крепкого саке.

Меня даже повело в сторону, к краю дорожки, и я с трудом выровнял шаг.

Дождь шелестел по моему зонту, шляпам Широно и Асами, листьям и цветам. В каждом случае шелест был разный, его оттенки складывались в мелодию покоя и умиротворения. Удивительное дело, но здесь, в обители скорби, уныние, нависшее над Акаямой, без боя уступало место иному настроению. Во владениях смерти — свои правила, отличные от правил мира живых.

Сейчас я был даже рад этому.

Раскрывшиеся венчики лилий с желтоватыми сердцевинами, покрытые слезинками дождя, походили на высыпавших на сушу бледных морских звезд. Некстати вспомнилась хиганбана, чей запах вел жертв в сети мстительного духа, а в итоге к гибели. Хиганбана ведь тоже лилия, только паучья. Кладбищенский цветок. Но нет, багровых цветов с длинными «ресницами», зловещих и прекрасных, нигде видно не было.

Я тихо порадовался еще раз.

— Пришли, господин. Вот ее могила.

От входа мы успели отойти всего ничего — и сотни шагов не наберется. Сбрызнутые небесной влагой белые погребальные покровы остались позади, воздух почти очистился от тяжелого аромата. Обычная мокрая земля, сочная зелень травы.

Надгробия.