Сто суток войны

Мы сошли в порту и, закинув за спину рюкзаки, потихоньку двинулись наверх, в город. Яша прихрамывал. Улицы были совершенно пустынны, особенно в портовой части. Дома были одинаково молчаливые — и целые, и разрушенные. Поначалу казалось, что город вымер. Но чем выше и ближе к центру, тем нам все чаще стали попадаться люди. Потом мы увидели несколько не особенно многолюдных очередей около магазинов. Потом прошел один, другой, третий трамвай. Все улицы перегорожены баррикадами. Некоторые из них сложены на совесть, из камней, из мешков с песком в несколько рядов, с деревянными амбразурами для винтовок и пулеметов, с противотанковыми рогатками, сделанными из сваренных двутавровых балок. У некоторых баррикад, у их подножия, торчали глубоко врытые в землю, вкось поставленные толстые водопроводные и канализационные трубы. Они напоминали стволы орудий и имели угрожающий вид.

К девяти утра мы добрались до штаба Приморской армии. Он помещался на другом, противоположном конце города. После довольно длинной возни с пропусками и переговоров по телефону мы попали в здание штаба. В политотделе нам сказали, что член Военного Совета Кузнецов скоро вернется. Мы положили вещи и сходили позавтракать.

В подвале здания штаба было несколько маленьких комнат, в них стояли накрытые скатертями столики, на столиках — цветы. Бойко бегали девушки-официантки. Нас чудно накормили и взяли за все удовольствие рубль на двоих.

Бригадный комиссар Кузнецов показался мне по первому впечатлению недавним штатским человеком. Так оно и было. До войны он был секретарем Измаильского обкома партии и отступал сюда вместе с Приморской армией с Дуная. В разговоре с нами он долго ругал 9-ю армию, которая при отходе на Николаев утащила у них одну из трех дивизий и без того немногочисленной Приморской группы войск.

Одессу защищало значительно меньше войск, чем это думали и до сих пор думают те, кто там не был.⁷⁴ В день нашего приезда оборону вокруг города занимали сильно потрепанные беспрерывными шестидесятидневными боями 25-я и 95-я кадровые стрелковые дивизии, только что организованный полк морской пехоты, полк НКВД и несколько только что наспех созданных небольших отдельных частей, в том числе так называемая Первая Одесская кавалерийская дивизия ветеранов, состоявшая из бывших котовцев и буденновцев. Ее организовал генерал-майор Петров, ко дню нашего приезда ставший уже командиром 25-й дивизии.

Обе кадровые дивизии, входившие в Приморскую группу, так хорошо держались в боях под Одессой отчасти еще и потому, что обе ни разу за время войны не отступали, не выдержав натиска врага, а каждый раз только по приказу, чтобы не оказаться обойденными, когда немцы прорывали фронт севернее, у соседей. Дивизии несколько раз отходили, но каждый раз резко отрываясь от противника и выводя всю материальную часть.

Кузнецов посоветовал нам поехать к Петрову. 25-я дивизия занимала оборону на левом фланге у Дальника. Потом Кузнецов рассказал нам, что оставшиеся после эвакуации подсобные цеха одесских заводов и мастерских наладили за эти дни производство минометов, а кроме того, чинят танки.

Нам выделили полуторку, и мы остаток дня занялись объездом города, решив ехать к Петрову завтра с утра. Со стороны лиманов по городу била тяжелая артиллерия. Била нечасто. В городе к этому уже успели привыкнуть.

Яша снимал одесские баррикады. Это было не так-то просто. Работавшие на строительстве баррикад одесситы, в особенности девушки, завидев человека с фотоаппаратом, поворачивались и пристально, не сводя глаз, смотрели на него.

Ближе к вечеру мы с одним из работников 7-го отдела поехали в тюрьму, где в бараках жили военнопленные немцы и румыны. Немцев под Одессой было мало, они попадали одиночками, а румын, взятых за последние два дня и еще не отправленных морем в Крым, накопилось человек двести.

В помещение комендатуры привели румынского майора — командира танкового батальона. Привели и почти сразу же увели на допрос. Потом появился румынский капитан, который отрекомендовался мне убежденным англофилом и германофобом и высказал разные соображения о губительности этой войны для Румынии. Трудно было решить, где кончаются его истинные убеждения и где начинается страх за жизнь. Мне показалось, что в его словах было и то и другое.

Халип решил снять во дворе всех пленных, находившихся в лагере. Румынский капитан энергично стал помогать ему в организации этой съемки. Он командовал, строил пленных то в две, то в четыре шеренги.