Сто тысяч франков в награду

Этот незнакомец произвел на графа странное впечатление, объяснить которое он не мог, — не то недоверие, не то предчувствие какой-то беды. Господин Керу без всякого удовольствия принял гостя и провел его в комнату первого этажа, которая была его рабочим кабинетом. Взяв себе стул, граф указал рукой на другой, но Паласье отрицательно покачал головой. На этот раз он предпочитал стоять. Почему? Пускай на этот вопрос ответит тот, кто лучше меня знает человеческое сердце.

— Я слушаю вас, — проговорил граф.

Паласье уже раскрыл рот, но вдруг замер и стал осматриваться.

— Я жду, — снова сказал граф.

Снова молчание. Паласье продолжал глядеть по сторонам и наконец произнес:

— Господин Губерт де Ружетер — ваш племянник?

Этот вопрос, заданный так резко, не прибавил благосклонности хозяину замка.

— Если и так, то что? — сухо ответил граф Керу.

— Да или нет? — снова спросил Паласье, выпрямившись. — Господин Губерт де Ружетер — племянник вам или нет?

Граф негодовал. Мириться с повелительным тоном в своем собственном доме?

— Не думаете ли вы устроить мне допрос? — воскликнул он, вставая.

— Боже сохрани! — ответил Паласье так, словно чувствовал себя нотариусом, обсуждающим обычный контракт. — Я просто считаю, что лучший способ получить какие-нибудь сведения — это спросить. Я не хочу докучать вам, поэтому и задаю вопрос предельно коротко, чтобы не задерживать вас.

Несмотря на плохое расположение духа, граф Керу не мог не улыбнуться. «В нем есть что-то забавное», — подумал он. Итак, граф смирился с необходимостью побеседовать с посетителем.

— Да, господин Губерт де Ружетер — мой племянник. А вы кто такой?

Паласье вытащил из кармана карточку, и господин Керу прочел: «Жан Ипполит Кастор Паласье, поверенный по делам».

— Очень хорошо, — сказал граф. — Чем я могу помочь вам, господин Паласье?

— Господин Губерт де Ружетер находится здесь?

— Нет.

— А где он?

— Как это касается вас?

— Я сейчас вам все объясню.

Послышался хруст: господин Паласье соблаговолил присесть.

— Двадцать лет тому назад я имел счастье подвести к алтарю Сатюрнин Виталье, вскоре после этого ставшую госпожой Паласье, — начал он.

Недоумение графа Керу сменилось удивлением. Этот человек был шутником или сумасшедшим? Паласье между тем невозмутимо продолжал:

— Бог благословил наш союз, и через четыре года священник совершал таинство крещения над Розалиндой — дочерью своей матери Сатюрнин Виталье и счастливого отца, который стоит теперь перед вами…

«В самом деле сумасшедший!» — подумал господин Керу.

— Сколько жертв, хлопот, беспокойства! Короче говоря, это длилось шестнадцать лет, пока Сатюрнин не отдала Богу душу. И тогда мне, скромному человеку, пришлось развивать умственные способности Розалинды… Простите, рыдания стесняют мне грудь.

Из груди Паласье действительно вырывались похожие на икоту звуки, видимо, навеянные воспоминанием о какой-нибудь драме Бомарше. Однако граф, еще не переживший собственное горе, легко поверил Паласье.

— Продолжайте, — попросил господин Керу.

— Но дьявол подстерегал свою жертву… В один злосчастный день Розалинда бежала из отцовского дома.

— Ваша дочь сбежала? — переспросил граф, приписавший этому несчастью расстройство ума своего гостя.

— Увы, она сбежала, моя Розалинда! Не могу с этим смириться! Я тешу себя надеждой, что она сдалась только после настойчивого сопротивления. А вы, граф, наверно, не хуже меня знаете, как ловки эти донжуаны, совращающие девушек с честного пути…

— Хорошо, но для чего вы, собственно, мне все это рассказываете? — полюбопытствовал хозяин замка.

Паласье, вдруг вскочив со стула, выкрикнул:

— Для чего? Где господин Ружетер?

— Мой племянник?

— Да, ваш племянник, негодяй, совративший мою дочь!

— Он?

— Да, он похитил мою Розалинду, мою единственную надежду в старости, отраду души моей. Отвечайте! Еще раз спрашиваю вас, где Губерт де Ружетер?

Граф Керу был поражен. Сначала он хотел отвергнуть возводимое на племянника обвинение, но одной минуты ему хватило, чтобы отказаться от этой мысли. Уже не раз ему доводилось слышать о похождениях своего племянника, выходивших за рамки дозволенного. Граф вспомнил о том, что Губерт был молод и легкомыслен.

Добродетельный и честный бретонец, считавший священными честь и мир в семействе, был задет за живое тем, что обвиняли человека, столь близкого для него, и почти оскорбился, будто обида была нанесена ему самому. Все смешное в незнакомце вмиг исчезло, и граф Керу теперь видел перед собой отца, требующего сатисфакции за оскорбление дочери и ее обесчещенное имя. Повисло тягостное молчание. Паласье ждал ответа графа.

— Видите ли, это обвинение настолько серьезно, что… — наконец проговорил господин Керу. — Вы, разумеется, располагаете какими-то доказательствами?

— Конечно, граф, — ответил Паласье. — Я ожидал подобного вопроса.

С этими словами Паласье опустил руку в боковой карман сюртука, наполненный всевозможными бумагами, и вытащил оттуда письмо. Вздохнув, он развернул его и, подавая графу, трагически произнес:

— Прочтите!