Сто Тысяч Королевств

А еще — даррская женщина свершает дело мести, чего бы ей это ни стоило. И не бежит от своего долга.

— Эта отметина, — наконец произнесла я. — Она ведь поможет мне выжить во дворце?

— Да. Энефадэ не смогут причинить вам вреда — если, конечно, вы не совершите какую-то непростительную глупость. Что до Симины, Релада и прочих опасностей… — тут он красноречиво пожал плечами, — магическая защита не сможет уберечь вас от всего.

Я прикрыла глаза и вызвала из памяти мамино лицо. Я вспоминала его часто. Постоянно. Десять раз по десять тысяч раз вспоминала я его. Мама умерла со слезами на глазах, щеки ее были мокры. Наверное, она знала, что мне предстоит.

— Ну что ж, — спокойно сказала я. — Приступим.

5 ХАОС

В ту ночь он приснился мне.

* * *

Мне снилась ночь — облачная, удушливая, отвратительная.

Над облаками светлело небо — близилось утро. Под облаками зарю не видели, но и не нуждались в солнце — в руках ста тысяч выстроившихся на поле боя солдат горели тысячи факелов. Достаточно света, чтобы вступить в бой. Столицу тоже укрывало неяркое зарево. А ведь это не Небо — другой город. Он растянулся на полдолины, а не стекает с холма, и дворец стоит на земле среди других зданий, а не парит в облаках. И я в этом сне — совсем не я.

— Серьезная армия, — говорит стоящая рядом со мной Чжакка.

Чжаккарн, теперь я знаю ее полное имя. Богиня войны, владычица кровопролитий. Вместо серого платка на ней тесно облегающий голову шлем. Тело укрывает сияющий серебряный доспех, по броне бегут тысячи букв и сигил и непонятных узоров, багровеющих, как раскаленное железо. Буквы божественного алфавита складываются в послание. Не-мои воспоминания стучатся в голову, дразнятся чужим знанием, но я так и остаюсь в неведении — ничего не прочесть, не понять.

— Да, — соглашаюсь я, и голос у меня мужской, хотя и гнусавый и высоковатый.

А еще я знаю, что я Арамери. В моих руках сосредоточена огромная власть. Я глава семьи.

— Если б они прислали хотя бы на солдата меньше, я бы почувствовал себя глубоко оскорбленным!

— Ну, поскольку ты не чувствуешь себя оскорбленным, может, вышлешь парламентеров? — подает голос стоящая рядом со мной женщина.

Она свирепа и красива — волосы цвета бронзы, за спиной огромные крылья с золотым, серебряным и платиновым оперением. Крылья сложены, а женщину зовут Курруэ. Курруэ Мудрая.

Я высокомерно бросаю:

— Парламентеры? Зачем тратить время на бесполезные разговоры?

Что-то этот другой я, который не я, мне совсем не нравится…

— Ну так что же?

Я оборачиваюсь к тем, кто ждет за спиной. Сиэй сидит, скрестив ноги, на висящем в воздухе желтом шаре. Подбородок опирается на кулачок, на лице скука. А за Сиэем прячется, не желая выдавать себя, дымная темная сущность. А ведь я не почувствовал, как этот подкрался сзади. И смотрит так, словно предвкушает мою гибель.

Но я вымучиваю улыбку — нельзя показывать, что мне не по себе в присутствии этого.

— Что, Нахадот? Хочешь поразвлечься?

Смотрите-ка, он удивлен. Прекрасно, значит, мне удалось застать Ночного хозяина врасплох. На жутковатом лице проступает мучительная жажда — о да, он хочет поразвлечься. Но я еще не отдал приказ, и потому он ждет.

Другие тоже изумлены — но отнюдь не обрадованы. Сиэй сел прямо и вызверился:

— Ты что, совсем рехнулся?

Курруэ предпочитает выражаться вежливее:

— В этом нет необходимости, лорд Хейкер. Чжаккарн — да что там, даже я — сможет справиться с этим войском.

— Я тоже могу, — встревает Сиэй — судя по голосу, он чувствует себя обиженным.

Я гляжу на Нахадота и думаю: интересно, что будут рассказывать люди, когда по миру разойдется весть? Арамери натравил Ночного хозяина на тех, кто дерзнул бросить ему вызов. Конечно, смертоноснее, чем он, оружия у меня нет, но ведь я так ни разу и не видел, на что он способен в бою. И мне любопытно.

— Нахадот, — говорю я.

Он неподвижен, и он полностью в моей власти — пьянящее, будоражащее ощущение… Но нет, я должен сохранять голову трезвой и не увлекаться. Я слышал много страшных легенд, они передаются из поколения в поколение, от одного главы клана к другому. Очень важно отдать точный и правильный приказ. Он будет искать лазейку в сказанном, пытаясь поступить по-своему.

— Отправляйся на поле боя и избавься от этой армии. Не позволь им продвинуться к этому месту или к Небу. Не дай разбежаться выжившим.

Да, чуть не забыл! Я торопливо добавляю:

— И не убей меня, пока будешь делать, что сказано.

— Это все? — спрашивает он.

— Да.

Он улыбается:

— Как пожелаешь.

— Ты глупец! — Курруэ уже не до дипломатических формулировок.

Другой я, который не я, не обращает на ее слова никакого внимания.

— Проследите, чтобы он не пострадал, — приказывает Нахадот своим детям.

И, все так же улыбаясь, идет к выстроившимся в долине боевым порядкам.

Врагов так много, что я не вижу, где кончаются их ряды. Нахадот приближается к первым — маленькая фигурка. Беспомощная. Какой-то человечек. Я слышу, как над долиной разносится смех солдат. Но военачальники, стоящие в центре, хранят молчание. Они знают, кто к ним приближается.