Сто тысяч лучей солнца: жизнь и учения мастера Чод, ламы Церинга Вангду

В возрасте, когда я уже мог ходить и бегать, другие дети моего возраста играли в разные игры. Но я не играл. Вместо этого я сооружал много ступ из камней и совершал перед ними простирания. Однажды двое представителей деревни Лангкор прибыли из центрального правительства в Лхасе. Чиновник и его жена обходили наши поля. Они увидели меня, делающего простирания, и подумали, что я, должно быть, инкарнация какого-то ламы, очень преданного практике. Я помню, что они были очень добры ко мне и подарили мне много сладостей.

Даже будучи маленьким, я давал учения по Дхарме пяти или шести мальчикам и девочкам, которые со мной играли. Дети приходили с цампой, чтобы лепить пирожки. Но вместо пирожков мы делали церемониальные подношения для ритуалов. Вскоре они дали мне прозвище «лама лама». Когда другие дети приставали к деревенским курам и разбивали их яйца, я плакал и просил их не вести себя так. Вскоре, если я был неподалеку, они воздерживались от убийства животных или разбивания яиц. Среди моих друзей, которых я обучал Дхарме, была одна слабослышащая девочка. Мы играли в такую игру: я сажал ее себе на колено и рассказывал на ухо истории, связанные с Дхармой.

Но мое детство ожидали большие перемены. Была одна семья по имени Угьен Шика на севере Дингри, члены которой каким-то образом приходились родственниками моей семье. Сын Угьен Шика хотел перевезти мою мать в их семью, и он также хотел забрать меня с собой. Когда члены семьи Пенак об этом узнали, то отобрали меня у моей матери, несмотря на то, что я все еще питался ее молоком.

14-й день 6-го месяца тибетского календаря – годовщина паринирваны Падампа Сангье под названием «религиозный праздник Лангкор». В основе данного праздника – события, произошедшие после того, как Падампа умер. Когда деревенские жители и преданные ученики плакали от горя, Дампа Сангье вдруг ожил и сказал им: «Не плачьте обо мне! Лучше, в этот праздничный день танцуйте, пойте и возносите молитвы!» Так что в этот день жители всего региона Дингри собираются вместе и празднуют. И в этом году на праздники люди распевали такие комментарии: «Есть обычай не позволять пони пить молоко кобылы. А это обычай Пенакпы - прервать кормление ребенка молоком матери» - эти слова были о том, как Пенакпа забрал меня от моей матери в то время, пока я еще кормился грудным молоком.

Боль взросления

Так я остался с моим отцом Топгье и его официальной женой. Я также жил с моим дядей Норбу Тондрупом, который делил одну жену с моим отцом. Полиандрия была обычной в Тибете того времени. Они были бездетны, и поэтому растили меня с огромной любовью. Семья Пенакпа была очень богатой и поэтому в этом сообществе жило очень много людей, включая бабушек, дедушек и так далее – в целом около 18-ти членов семьи. Поэтому в течение нескольких лет обо мне заботились очень хорошо. Я очень хорошо помню смерть моей бабушки, за которой, почти сразу, последовала смерть официальной жены моего отца. Эти две женщины особенно сильно заботились обо мне. После их смерти в семье Пенакпа появилась новая жена, но так сложилось, что ей не было дела до меня. По правде говоря, она предпочитала посылать меня присматривать за стадами овец на пастбищах, чем со мной пересекаться.

Пять или шесть других детей гуляли со мной, пока я пас овец. Я находился внутри каменной стены, окружающей наше поле, и использовал камни со стены для возведения маленьких ступ. В своей пастушьей сумке я носил маленький барабанчик и колокольчик, и совершал свои религиозные практики прямо на пастбищах. Мне говорили, что когда я был маленьким, я был как йогин и не любил носить много одежды. В нашем доме на первом этаже жили овцы. Я жил на втором этаже и сделал из своей комнаты алтарь, используя маленькие глиняные статуи и абрикосовые косточки в качестве подношений. Я даже делал небольшие одежки для статуй из фантиков конфет.

Поскольку у моей семьи были стада овец, в определенный период некоторых животных уводили на убой. Обычно мои родители выбирали овцу, а в мои обязанности входило удерживать животное на каменной глыбе. Сначала я плакал от жалости к животным и умолял, чтобы овцу не убивали. Позже, я прямо противодействовал тому, чтобы овцу уводили на убой. Моим родителям приходилось выбирать овцу и прятать ее от меня, пока я не проснусь. В день, когда овцу убивали, я не улыбался и не смеялся. Мои родители говорили: «лама зол, его лицо потемнело» и называли меня «лама с черным лицом». В это время мне было восемь или девять лет».