Сто тысяч миль (СИ)

Дни полетели за днями и слились в один огромный промежуток времени в просторных залах цехов. Пока Мёрфи выпроводили вместе с Монти организовать доставку принтеров, инструментов и аккумуляторов, нам с Харпер нужно было сделать качественную и энергоэффективную систему переработки добытой руды в сырьё для печати. Спасибо Советникам «Ковчега», они подготовили для нас несколько вариантов заранее, так что мы выбрали самый подходящий. Группа паяльщиков Джаспера уже расчертила самые подробные схемы раций и патрульных дронов. Рэйвен полностью увлеклась своим проектом, кажется, даже ночевала рядом с будущим автомобилем. Конечно, пока он напоминал таковой весьма условно, но лучшие литейщики усердно работали над рамой и уже собрали внушительный каркас. Эрлан одобрил идею Рейес обшить его распечатанным на принтере углепластиком. Тот по их задумке должен был выдержать прямое попадание и копий, и стрел, и чёрт знает чего ещё.

Несколько раз меня и остальных пятерых офицеров приглашали на открытые заседания Советов. Возможно, чисто для приличия. Де-факто наше мнение там особо никого не интересовало. Негласно за коммуникацию с землянами у нас отвечала я, потому ходила почти всегда. Боялась пропустить что-то важное или проявить неуважение к почётному собранию. Ничего интересного там не происходило, одни лишь скучные доклады, но только там я могла видеть Беллами, который, как и обещал, напрочь забыл о моём существовании. Достигнутые соглашения он, видимо, считал исчерпывающими. Пока ему докладывали о результатах охраняющие нас разведчики, то не было и повода для встречи.

Один раз мы случайно встретились в коридоре, и я решила рискнуть — попробовать завести разговор. На публике это вылилось лишь в неловкий обмен приветствиями, а затем Беллами сказал, что очень торопится, бросил своему помощнику краткую просьбу разобраться с моей проблемой и тут же, поспешно извинившись, ушёл. Пусть мы обменялись несколькими словами — что было уже на несколько больше абсолютного нуля — всё равно показалось, что командир на меня даже не взглянул. Посмотрел, конечно, но совсем не так, как прежде. С отстранённой вежливостью, с какой дипломаты стараются отделаться от надоевших им коллег. Раньше он не делал ничего необычного, но я всегда чувствовала себя особенной. А теперь — лишь одной из тысяч. Никем. Квота его терпения, внимания и заботы закончилась — и винить в этом я не могла никого, кроме себя.

Я с ужасом поняла, что скучала. Безумно. Когда снова набралась смелости прийти в его приёмную после той странной встречи, то получила лишь очередной отказ. И ещё один. И ещё. «Простите, командир очень занят». «Извините, к нему нельзя». «Очень жаль, но он не на месте». «Его расписание? Ох. Извините. Разглашать запрещено». Не врываться же туда силой — вдруг секретари не врали, и его там правда не было? Остаться ждать часами, пока не явится сам — чтобы нарваться на тот же неловкий обмен приветствиями? Выставлять себя ещё большей идиоткой перед всеми не хотелось. Но где, где же ещё мы могли поговорить без свидетелей, если во всех остальных местах с меня отказывалась спускать глаза охрана, а Беллами так ни разу и не заглянул ни в гостиницу, ни в цеха? Нигде? Боги. Это было безнадёжно. Когда я совсем отчаялась, то даже думала обратиться к Октавии, но так и не решилась. Может, она бы помогла нам встретиться, но что потом? Заставить Беллами поговорить со мной всё равно было не в её власти. Ну, или она бы просто подняла меня насмех. Вдруг уже знала от него истинную причину нашей размолвки? Или не стала бы ставить мои жалкие попытки примирения выше хороших отношений с братом? Что, если Беллами уже и вовсе не было до меня дела?

В итоге я сдалась. Мучалась угрызениями совести за всё, что наговорила, и одновременно с этим понятия не имела, что с этим делать. Эта беспомощность оказалась настолько опустошающе обидной, что я почти готова была оправдать напавших на меня чокнутых девиц.

Решение по их делу мне сообщила Индра. Сказала, что ведётся какое-то расследование, о котором пока запрещено говорить, но девицам трибунал уже вынес строжайший приговор за покушение на убийство и разжигание ненависти. Бояться больше нечего, уверила она, но охрана никуда не исчезла. И только поэтому мне стало ещё страшнее.

Во снах меня по-прежнему мучали кошмары. Каждую ночь я вскакивала в холодном поту, стирая со щёк непрошенные слёзы. Иногда я видела сожжённый лагерь, иногда — камеру в подвале «Второго Рассвета», иногда Уэллс вновь умирал у меня на руках. Он винил в своих несчастьях Протокол, винил то, что думал о нём слишком много. И я теперь винила это тоже. Пока война ломала меня снаружи, дурацкие правила ломали меня изнутри. И я устала ломаться. Устала вопреки всему и вся упрямо соглашаться с тем, что они были правы.