Стоянка человека

«Спьяну, может быть, – отвечают наши честно, – а так – нет».

«Ну, тогда селитесь, разводите коз и больше нас не заговаривайте», -решают турки.

«Если вы нас здесь поселите, – все-таки приторговываются наши, – мы, пожалуй, сбросим мусульманство, нам оно ни к чему…»

«Ну и сбрасывайте, – обижаются турки, – мы и без вас обойдемся».

«А тогда почему на пароходе нас кормили белым хлебом да пловом? -допытываются наши. – Нам очень понравилась такая пища…»

«Это была политика», – отвечают турки.

«Так куда ж она делась, если была? – удивляются наши. – Пусть она еще побудет».

«Теперь ее нет, – отвечают турки. – Раз вы приехали, кончилась политика…»

Но наши не поверили, что кончилась политика, они решили, что турецкие писаря припрятали ее для себя.

«Если так, мы будем жаловаться султану», – пригрозили наши.

«Что вы! – закричали турки. – В Турции жаловаться нельзя, в Турции за это убивают».

«Ну тогда, – говорят наши, – мы будем воровать, нам ничего не остается…»

«Что вы! – совсем испугались турки. – В Турции воровать тоже нельзя».

«Ну, если в Турции ничего нельзя, – отвечают наши, – везите нас обратно, только чтобы по дороге кормили пловом и белым хлебом, а про инжир даже не заикайтесь, потому что мы его все равно в море побросаем».

Но турки нас обратно не повезли, а сами наши дорогу найти не могли, потому что море следов не оставляет. Тут приуныли наши и стали расселяться по всей Турции, а кто и дальше пошел – в Арабистан, а многие в турецкую полицию служить пошли. И хорошо служили, потому что нашим приятно было над турками власть держать, хотя бы через полицию. А я через год так затосковал по нашим местам, что нанялся на фелюгу к одному бандиту, и он меня привез в Батум, а оттуда я пешком дошел до нашего села.

Дедушка замолкает и, глядя куда-то далеко-далеко, что-то напевает, а у меня перед глазами проносятся странные видения дедушкиного рассказа…

– Вот так, – говорит дедушка и, взяв в руки чувяк, разминает его перед тем, как надеть на ногу, – обманывать обманывали, а насильно из нашего села не угоняли…

Я смотрю на крупные ступни дедушкиных ног, на их какое-то особое, отчетливое строение. На каждой ноге следующий за большим палец крупнее большого и как бы налезает на него. Я знаю, что такие ступни никогда не бывают у городских людей, только почему-то у деревенских. Гораздо позже точно такие же ноги я замечал на старинных картинах с библейским сюжетом -крестьянские ноги апостолов и пророков.

Надев чувяки, дедушка легко встает и раскладывает прутья в две кучи -одну, совсем маленькую, для меня и огромную для себя.

– Дедушка, я больше донесу, – говорю я, – давай еще…

– Хватит, – бормочет дед и, обломав гибкую вершину орехового прута, скручивает ее, перебирая сильными пальцами, как будто веревку сучит. Размочалив ее как следует в руках, он просовывает ее под свои прутья, стягивает узел, ногой прижимает к земле всю вязанку, снова стягивает освободившийся узел и замысловато просовывает концы в самую гущу прутьев, так, чтобы они не выскочили.

Покамест он этим занимается, я стою и жду, положив поперек шеи дедушкин посох и перевалив через него руки. Получается, вроде висишь на самом себе. Очень удобно.

– Однажды, – говорит дед, сопя над вязанкой, – когда строили кодорскую дорогу, пришли к русскому инженеру наниматься местные жители. Инженер выслушал их, оглядел и сказал:

– «Всех беру, кроме этого…»

Дед кивает, как бы показывая на отвергнутого работника.

– Дедушка, а почему он его не взял? – спрашиваю я.

– Потому, что он стоял, как ты, – показывает дедушка глазами на палку.

– А разве так нельзя стоять? – спрашиваю я и на всякий случай все-таки убираю палку с шеи.

– Можно, – отвечает дед, не подымая головы, – да только кто так стоит, тот лентяй, а зачем ему нанимать лентяев?

– Да откуда же это известно? – раздражаюсь я. – Вот я снял палку с шеи, значит, я уже не лентяй, да?

– Э-э, – тянет дед, – это уже не считается, но раз ты держал палку поперек шеи, да еще руки повесил на нее, значит, лентяй. Примета такая.

Ну что ты ему скажешь? А главное, я и сам чувствую, что, может быть, он и прав, потому что, когда я так палку держал, мне ничего-ничего неохота было делать. И даже не просто неохота было ничего делать, а было приятно ничего не делать. Может быть, думаю я, настоящие лентяи – это те, кто с таким удовольствием ничего не делает, как будто делает что-то приятное. Все же на всякий случай я вонзаю дедушкин посох в землю рядом со своей вязанкой, над которой он сейчас возится.

Теперь две стройно стянутые вязанки ореховых прутьев с длинными зелеными хвостами готовы.

– Пойдем-ка, – неожиданно говорит дедушка и входит в кусты рододендрона по ту сторону гребня.

– Куда? – спрашиваю я и, чтобы не оставаться одному, бегу за ним. Теперь я замечаю, что в зарослях рододендрона проходит еле заметная тропа. Полого опускаясь в котловину, она идет вдоль гребня.