Стоящая в дверях

Я уверена, в моей жизни, конечно, будут еще и другие мужчины, и будут меня, наверное, они любить, но то, что происходило у меня с Казбеком, мне не забыть никогда. И вот это наше последнее свидание я вспомнила, когда услышала его голос в телефонной трубке, в редакции.

— Почему, Казбек, так долго не звонил?

— Не мог, дела были.

— Мы тебя вчера ждали. И я, и Марина.

— Марина — это хорошо. Ты ей привет передавай, — Он всегда говорил по телефону медленно, как робот из мультфильмов, будто складывал слова из камней. Он придавал какое-то другое значение телефону, поэтому не мог по нему много болтать, как, скажем, я с какой-нибудь подругой. Он всегда будто рубил сплеча, как сейчас говорят, был информативен. — Вчера не мог прийти. Я ходил навестить Султанчика. И сегодня я не приду. И вообще, Людмила, — в этот раз он говорил еще медленнее, чем всегда, будто каждое слово было шероховато и цеплялось за гортань, — и вообще, сын у меня вырос. Большим стал парнем, все понимает. — (Но я тоже начала понимать, и потихоньку холод стал охватывать мои ноги и подниматься по ногам вверх.) — Мне уже надо с сыном жить и его воспитывать. Ты поняла, Людмила? Ты хорошая женщина, но у Султанчика есть мать, и Султанчик хочет, чтобы я жил с ними.

Я все поняла. В конце концов, он, Казбек, и моложе меня лет на семь. Это должно было случиться, но не сейчас, и мне хотелось, чтобы это случилось попозже. Меня только удивило, что не было предчувствий этой боли, и не возникали никакие грозные приметы. Даже кошка мне дорогу не перебегала. Я всегда чувствую, когда мужчина собирался от меня уходить. А тут все оказалось внезапно, я не успела почувствовать боли и придумать в ответ какие-нибудь слова.

— А как же твоя прописка, Казбек? Я ведь согласна тебя прописать ко мне.

— Не волнуйся, — так же медленно ответил Казбек, — прописку мне сделают. Теперь с этим будет намного проще, были бы деньги. В общем, Людмила, — все у меня. Ключи от квартиры я оставил у вахтера в редакции.

Трубка сыграла отбой.

Вот теперь-то я поняла, что означают так часто употребляемые в книжках слова о раненом звере. Его подстрелили, а он еще думает, что полон сил, и куда-то еще стремится, бежит. Жизнь моя пропала, не будет в ней больше счастья. Лимит на счастье весь вышел, как талоны на сахар. Я это умом сразу поняла, но боли еще не было. Я знала, что она должна была появиться позже. А сейчас надо пережить первые удары надвигающейся катастрофы.

Трубка еще гудела, я аккуратно положила ее на рычаг, перебрала какие-то бумажки у себя на столе, заправила в телетайп новый рулон бумаги. Надо было составлять гонорарные ведомости, но сил не было. Нас всегда учили, что в трудные минуты надо быть с родным коллективом. В коллективе над собственным горем особенно не расслабишься, не размирихлюндишься.

Я спустилась в конференц-зал и снова встала в дверях, по привычке очень занятого человека, которого всегда служебный долг может увести от интересного собрания. Говорил наш главный редактор. Наверное, толкал свою программную речь. Я не воспринимала смысл его слов, но заметила, что слушали его с особым вниманием, как слушают очень кровное. Я сдержанно, как Скарлетт О'Хара в фильме «Унесенные ветром», улыбалась сквозь сухие слезы. Я чувствовала — я была красивой и недоступной. Постепенно какие-то слова стали проникать в мое сознание. Старикан говорил что-то опять о защите самых бедных, о том, что с каждым днем их станет все больше, о том, как этим старым и бедным людям доживать и как эти старые смогут похоронить своих близких. Я еще запомнила: «старым людям похоронить своих близких будет так же трудно, как их прокормить».

А потом старикан начал говорить о реорганизации газеты, которую, если его изберут главным, необходимо произвести. А уже и ему, и всем нам было ясно по тишине в зале, внимающей каждому его слову, что его обязательно изберут. «Чтобы газета в этих жестоких условиях выжила, надо сократить и уволить минимум треть людей». Он так и сказал. «Там, где у нас было два шофера, останется один, и где три секретаря, останется один, и он должен будет выполнять весь объем работ. Надвигаются, — говорил старикан, — тяжелые времена, и я не гарантирую всем, что они выживут и будут процветать». Я еще тут подумала: «Не хватает еще вдобавок но всем несчастьям остаться без работы». Но, с другой стороны, я вроде мать-одиночка, воспитываю дочь. Посчитаются ли сейчас с этим и сможет ли защитить меня в этих новых условиях профсоюз?..