Стоять в огне

Винтовку полицай держал стволом вниз и вскинуть ее уже не успел бы. Да и не пытался. В эти минуты он просто забыл об оружии. Он забыл о нем, этот никогда толком не умевший обращаться с винтовкой сельский мужик, которого только страшная прихоть войны заставила взяться за оружие, чтобы потом, вооруженного и обмундированного, швырнуть в свои жернова. Да еще в такой жуткой ипостаси — полицая-предателя.

— Панащук! — донеслось до них с той стороны склона, где находилась пещера. — Эй, Панащук!

— Здесь я! — негромко откликнулся вместо оцепеневшего полицая Громов, уже поднявшись на гребень и целясь полицаю прямо в лицо. — Молчать, — прохрипел ему. — Понял меня? Молчать!

— Да я… — пробормотал полицай. — Я что?…

— Брось винтовку, — негромко приказал Андрей. — Разожми руку, идиот, брось винтовку.

И, так и не дождавшись, пока полицай сообразит, что ему делать, носком сапога несильно выбил ее из руки.

— Ваши уходят? Совсем уходят?

— Ага, совсем, — спустился на корточки полицай, испуганно закрывая лицо руками. Он тоже сделал это совсем по-детски. Точно так же, как принял смерть последний боец его группы Федор Литвак. Вот только одна ладонь Литвака уже была прострелена.

— А там их больше нет? — кивнул он влево, туда, где увидел вчера с десяток немцев, искавших тропинку.

— Тоже ушли. Н-не стреляй ты, ради Христа. Они ж тогда и тебя тоже…

— Ну да, обо мне позаботился! — ухмыльнулся Громов. — О Беркуте слышал?

— Слышал, — почти прошептал тот, усиленно тряся головой. И Громов вдруг уловил, что страх постепенно сменяется у него любопытством и удивлением. — Тебя же и ловят… Но я ж ничего. Я ж тебя не видел, и все тут…

— Эгей, Панащук, ты что, Беркута поймал?!

Громов кивнул.

— Поймал! Вот он!

— Тогда держи его покрепче! — расхохотался тот, звавший его. И все, кто спускался сейчас вместе с ним, тоже рассмеялись.

В это время Громов еле сдержался, чтобы не раскроить автоматом череп Панащука. Он даже мысленно проделал этот страшный удар. И точно так же, почти закрыв глаза, большим усилием воли сдержался, чтобы не нанести ему удар сапогом в висок — сколько раз он прибегал к этому приему в рукопашных, когда приходилось успокаивать таких вот несмелых, оробевших убийц! А сейчас почему-то…

— Закурить хочешь?

— Что? — прошептал Панащук, не веря тому, что услышал.

Левой рукой Громов достал из кармана гимнастерки измятую пачку немецких сигарет и ткнул их Панащуку.

— Воевал? В армии был? В Красной армии?

— Один день… воевал. Утром призвали, а к вечеру немцы танками окружили. Посреди поля.

— А я офицер. И мы держались на Днестре, в дотах, сколько могли. Вот такая штука. Нам бы вместе с тобой немцев бить, а мы, на радость им, убиваем друг друга.

— Так ведь что ж теперь?…

— Вот именно. Иди, служи им дальше. Иди-иди, убивать не стану. Мог бы сделать это без выстрела.

— Знаю.

— Возле лагеря нашего побывал?

— Да, — ответил Панащук, уже поднявшись. Но поворачиваться спиной к Беркуту все еще не решался. — Никого там больше нет. И лагеря тоже. Только не моя в том вина.

— Не твоя, конечно. Ты — святой. — Лейтенант разрядил винтовку и отдал ее полицаю. — Ну да ладно… Неволить не стану. Но если захочешь, приходи через два дня к скале возле Залещиков. На вершине которой каменный крест. Знаешь, где. С оружием приходи. И снова станешь солдатом своей армии, а не побегушкой в этой вонючей полиции. Если, конечно, захочешь, если поймешь… А теперь топай. — Он уже ступил несколько шагов, когда Громов вдруг бросил ему вслед: — Эй, сигареты спрячь.

— Что? — Панащук остановился и медленно-медленно оглянулся на Громова.

— Сигареты спрячь. Не держи в руке.

— Дай тебе Бог, Беркут… Дай тебе Бог… Что не лютый, что по-человечески. А то ведь… — он встряхнул головой, и Громов понял: слезы. Если бы он увидел их чуть раньше, когда Панащук выпрашивал жизнь, он бы им не поверил. Наоборот, они бы его ожесточили. Полицейские слезы уже его не трогали. Но сейчас… Сейчас это были мужские слезы отчаявшегося человека. По крайней мере, так ему казалось.

Уже начав спускаться по склону, Панащук еще раз оглянулся на Беркута. Тот стоял, опустив автомат, и смотрел ему вслед. И даже когда полицай скрылся, Андрей не стал подстраховываться — уходить, прятаться, а устало присел на камень. Нет, это не безразличие к судьбе. Просто он хотел верить этому человеку до конца. Он хотел ему поверить.

Андрей присел на камень, взглянул на восходящее, но еще не согревшееся в собственных оранжево-синих лучах солнце и, обхватив голову руками, упершись локтями в колени, почти моментально уснул. Да, потом Громов сам не верил, что это могло произойти. Что такое вообще возможно. Однако он действительно уснул.

46

Третьи сутки Крамарчук блуждал по лесу, который казался ему погибельно бесконечным. Николаю просто не верилось, что где-то там, за этим напоенным влагой мрачным лесом, может и впрямь существовать село Гайдуковка и что в конце концов он добредет до него.

Уже дважды ему открывались долины, по склонам которых были разбросаны какие-то строения. Но каждый раз оказывалось, что это заброшенные хутора, частью дотла сожженные, частью разрушенные.