Стойкость. Мой год в космосе

Когда нам было около пяти лет, родители купили летний домик на побережье Нью-Джерси, с которым связана часть моих лучших детских воспоминаний. Это была хибарка без отопления, но нам нравилось туда ездить. Родители поднимали нас среди ночи, когда отец возвращался с работы, и перекладывали, в пижамах и с одеялами, на заднее сиденье семейного универсала, где мы снова засыпали. Движение автомобиля убаюкивало, за окном тянулись телефонные провода и проплывали звезды.

Утром на побережье мы с Марком ехали на велосипедах в шлюпочную мастерскую «У Уитни» купить приманку для ловли крабов и весь день просиживали на мостках за нашим домиком в ожидании, когда краб возьмет наживку. Мы строили плоты из досок, оставшихся от изгороди, и отправлялись в плавание от дома у лагуны возле входа в залив Барнегат. У нас была свобода, которой никогда не имели мои собственные дети. Помню, как я свалился с мостков, не успев научиться плавать, и ушел в темную мутную воду лагуны. Я не знал, что делать, и просто наблюдал за пузырьками, уносящими ввысь остатки воздуха из моих легких. Тут отец, заметивший мою белую макушку под самой поверхностью воды, схватил меня и вытащил.

Отец был алкоголиком, и у него иногда случались долгие запои. Однажды, когда мы проводили выходные на побережье, он исчез, оставив нас троих без еды и без цента. На нашей единственной машине он уехал в бар, но нам каким-то образом удалось туда добраться и найти отца. Это было задрипанное местечко в заболоченной низине, окружающей залив Барнегат. Его покрытые коричневой пропиткой стены выбелил соленый воздух. Отец отказался дать денег или уехать с нами. Помню, с каким лицом мать выводила нас оттуда. Она была убита, но на лице читалась решимость. В те выходные мы не ели, и я никогда не забуду, что это такое. И по сей день у меня сжимается сердце, когда я слышу о людях, которым не хватает на еду. Физическое чувство голода было ужасным, но отчаяние от того, что не знаешь, когда это кончится, оказалось еще хуже.

Когда мы с Марком были во втором классе, родители продали участок на побережье, чтобы купить дом «на холме». Они хотели, чтобы я и Марк ходили в школу получше. Мы переехали на улицу, обсаженную гигантскими зелеными дубами. Называлась она, естественно, Гринвуд-авеню («Лиственная»). Как она благоухала по весне, когда деревья покрывались молодой листвой, а кусты азалии становились розовыми и пурпурными от цветов! Удивительно, но после переезда мы практически перестали видеться с родственниками с Митчелл-стрит. Отец часто ссорился с друзьями и близкими и, возможно, порвал все отношения с родней еще до переезда.

Теперь мы жили на холме, но в социально-экономическом отношении оставались «под холмом», подобно персонажам телесериала о подростках из Беверли-Хиллз. Мы явно отличались от соседей – богатых еврейских семей. Я и брат то и дело задирали соседских детей: обстрелы снежками, камнями, падалицей с яблонь. Мы швыряли эти боеприпасы и во взрослых. Правда, вскоре обнаружилось, что немолодой дядька из соседнего дома запускает их в ответ очень крепкой рукой. Мы вели себя как малолетние правонарушители, вечно избегающие ареста, возможно, потому, что были детьми полицейского.

Летом отец с приятелями-копами устраивали барбекю в парке поблизости. Это было весело – по крайней мере, в начале, – мы ели хот-доги и играли в софтбол. Но день шел своим чередом, куча пустых бутылок и банок из-под пива становилась все выше, и, когда 20 упившихся копов начинали выяснять отношения, было уже не до веселья. В конце концов пьяный до полусмерти отец заталкивал нас в машину и ехал вниз по Плезант-Вэлли-уэй, то и дело выезжая на встречную полосу, а мы кричали ему, чтобы не разбил машину.

Иногда сослуживцы отца приходили к нам домой на вечеринку и, перебрав, хватались за пистолеты. Однажды отец решил продемонстрировать напарнику новую пушку, выбрав в качестве мишени деревянную статуэтку, которую я только что сделал на уроках в школе. Я принес ее домой, с гордостью показал родителям и был просто раздавлен мыслью, что папа наделает дыр в моем шедевре.