Стоит ли об этом?

В сентябре некоторое время вместо уроков мы ходили с детьми работать в поле: иногда на лён, иногда на картошку. Вдруг неожиданно выяснилось, что мои пятиклассники не умеют вязать снопы льна. Так я же их научил! Я хорошо умел это делать. Студентами нас часто посылали в сентябре на лён. Тут я усмехнулся про себя: «Хоть чему-то меня в институте научили». Конечно, меня распирала гордость от того, что я, горожанин, учу деревенских детей лён вязать.

А как-то раз пошли мы на картошку. Поезд немного задержался, и я побежал с поезда прямо на поле, не заходя в школу. Мы бросили сумки на краю поля и пошли работать. В обед выходим к сумкам, а от них на земле валяются одни клочки. Стая собак уничтожила всё наше продовольствие. У ребятишек в сумках был обед, а у меня — запас еды на два дня.

Вечером на ужин у меня не было вообще никакой еды. Я пошёл обратно на картофельное поле, зная, что убирают не дочиста, и за полчаса насобирал сумку забытой картошки. Правда хлеба дома не было, я размочил две каких-то чёрствых заплесневелых корки и вполне ими удовольствовался.

Утром не было завтрака, а когда дети пошли обедать, я отошёл в сторонку, чтобы не смущать их своими голодными взглядами. И вот подходит ко мне дочка нашего физрука, которая училась в моём классе, протягивает мне пакет и говорит: «Вот, папа вам обед собрал». Я чуть не прослезился. Он знал, что я остался без еды и, не говоря ни слова, послал мне обед.

***

Физрук был душевный мужик, у нас с ним были очень хорошие отношения, так же как и с военруком, и с трудовиком. Все они любили выпить, и я тоже, хотя пил я с ними редко, из-за постоянной езды взад-вперёд мне было не до этого. Иногда лишь случалось нам посидеть за бутылкой, и то «посидеть» — это сильно сказано. Они пили совсем не так, как привыкли пить мы. Для нас главным смыслом пьянки были бесконечные разговоры. Они по-деловому «принимали на грудь» и шли заниматься своими делами. В деревне, хоть ты колхозник, хоть учитель — всех дел по хозяйству никогда не переделать.

Водка тогда была по талонам, то есть её нельзя было просто так пойти и купить. И вот однажды разжились мы водкой, зашли после уроков ко мне, чтобы выпить. Мне тогда надо было домой ехать, но до поезда была ещё пара часов. Закуски у нас не было ни крошки, я говорю: «Мужики, подождите, картошки пожарю». А они мне: «Юрьич, перестань, давай, выпей». Я выпил, продолжая чистить картошку. Потом когда резал картошку, ещё выпил, начал жарить и ещё выпил. Наливали они большими порциями, потому что спешили, а отсутствие закуски их совершенно не смущало. Картошку я так и не дожарил, что было дальше — не помню.

А было вот что. Я не забыл, что мне надо домой. В беспамятстве, по синусоиде, едва держась на ногах, я пошёл на станцию. Но идти мне, видимо, было очень трудно, поэтому рухнул в снег и отрубился. Меня подобрала наша учительница истории, с трудом дотащила до моей квартиры. Утром просыпаюсь в пальто у себя на кровати — в дверь стучат. Это наша милая учительница истории. Она улыбается и говорит: «Сергей Юрьевич, вы вчера в Вологду не смогли уехать, если выйдете прямо сейчас, то успеете на утренний поезд». Я поблагодарил и успел.

***

В Леже мне предлагали вступить в партию. Я сказал, что воздержусь, не созрел ещё. Но это не освободило меня от необходимости ходить на партсобрания. Утром парторг подходила ко мне и спрашивала:

— Сергей Юрьевич, вы почему вчера на партсобрании не были?

— Так я же не член партии.

— Но это было одновременно и комсомольское собрание.

Я кивал. А потом всё повторялось сначала: «Почему не был — я не член партии».

Как-то физрук мне говорит:

— Втык получил за то, что на партсобрании не был.

— Но ведь ты и не комсомолец.

— А они мне говорят, что это было одновременно и профсоюзное собрание.

Мы посмеялись. Почему-то ни комсорг, ни профорг никогда нас по этому поводу не беспокоили. Только парторг. Потому что она была одновременно завучем. Это были обыкновенные производственные совещания, которые именовали и партийными, и комсомольскими, и профсоюзными собраниями, чтобы потом отчитаться за то, что они проведены. Советская система даже на излёте оставалась советской, хотя её лукавство и ложь уже не вызывали ничего, кроме отвращения, и над ней можно было открыто потешаться.

***