Стоит ли об этом

Наша самоходка шла Кубенским озером, кажется, был уже вечер или, во всяком случае, пасмурно. Я играл на любимой корме надувным мячиком. Мячик был замечательный: большой, из белых и бирюзовых долек. В те годы такой мячик было очень трудно купить. Эта игрушка составляла радость многих моих дней.

Тем более было сущим безумием играть мячиком на корме. Фальшборт не выше метра, судно на ходу, значит ветер, а надувная игрушка легка, как пушинка. В скором времени мячик естественным образом полетел за борт. Подпрыгнув на белых бурунах, он в какие–то секунды превратился в точку и растаял на озёрных просторах. Часто ли у детей бывают потери столь мгновенные, столь абсолютные и столь безвозвратные? Душа наполнилась пронзительной тоской, я стоял на корме в полном оцепенении и кое–как одолев первый приступ горя, поплёлся к отцу в рубку. Тогда была его вахта. Я шёл каяться, ожидая нагоняя за «халатное обращение с имуществом, повлекшее его утрату».

Но отец отреагировал самым неожиданным для меня образом. Он сочувственно и с сожалением сказал: «Серёжа, так что же ты сразу ко мне не пришёл, я бы судно развернул, достали бы мячик». Отец не ругал меня, он разделил моё детское горе.

Много лет спустя, я спрашивал себя: «Неужели ради детского мячика отец тогда действительно развернул бы эту громадину в сотни тонн, с десятком человек на борту, с важным грузом, который множество людей ожидают в порту?» Я почувствовал всей душой: отец действительно развернул бы судно. Видимо, так и надо жить: ради того, чтобы осушить одну единственную детскую слезу, стоит на время забросить самые серьёзные взрослые дела. Кому нужны эти тонно–километры, если ребёнок плачет?

Котёнок Матрос

А ведь был один такой случай. Из–за детской забавы пришол в движение всё судно, вся команда.

Жил у нас в каюте котёнок по кличке Матрос. Маленький, чёрно–белый. Из его корабельного бытия я почти ничего не помню, и этот случай, пожалуй, единственный, отчётливо врезавшийся в память.

«Лена» покидала Белозерский порт, уже отдали швартовы, вся команда была в сборе, а проверять наличие Матроса никому и в голову не пришло, даже мне. Но когда судно отошло от пирса уже на приличное расстояние, кто–то заметил, что наш котёнок беспомощно болтается па волнах. Он остался на берегу, и его бросили в воду чьи–то не добрые руки.

Я уже мысленно простился с любимым котёнком, но наш капитан, человек очень серьезный и строгий, отреагировал на матросово горе совершенно неожиданным образом. На невозмутимом лице этого бывалого человека появилась слегка заметная улыбка, он взял рупор и громко скомандовал: «Учебная тревога, человек за бортом». Эти слова не требовали ни каких пояснений, каждый член команды до деталей знал свою роль после объявления тревоги. На воду мгновенно спустили шлюпку, и котёнок Матрос был спасён. Котёнок, в учебных целях временно объявленный человеком.

Помню, как он дрожал уже в каюте, завёрнутый в одеяло. Для меня это было настоящее событие: судовая жизнь, такая взрослая, серьёзная и не очень даже понятная, на полчаса вышла из колеи ради маленького пушистого жильца моего несерьёзного детского мира. Взрослые тоже были радостными, веселыми, наверное, потому что игра позволила на время забыть о тонно–километрах, стряхнуть груз будничных забот. Хотя отец сказал просто: «Учебную тревогу всё равно пришлось бы проводить».

Импортный корабль

Я вспоминаю 1970 год: однообразный и убогий ассортимент магазинов, товары в тусклых блёклых упаковках — всё кругом серо и посредственно.

Почему в те годы так гонялись за импортом? Душа праздника просила. А «Лена», германская самоходка, была именно таким праздником.

Импортное от киля до клотика, наше судно было отделано добротно, красиво, с некоторой даже изысканностью. Больше всего запомнилась рыбка из цветного стекла на дверях в каюткампанию. Попробуйте понять этих немцев: сухогруз, грубые хозяйственные задачи, и вдруг, посреди судна яркий витраж — синие, жёлтые, красные стёклышки, просвечивая, игриво бликуют.

Всё кругом: и стены в надстройке, обтянутые благородным дерматином, и двери, кажется из цельных деревянных массивов, производило впечатление иного мира. Иного по отношению к берегу, иного по отношению к тусклым будням царства уравниловки. В нашей каюте самым невероятным сооружением была кровать: закрытая с трёх сторон перегородками, с четвёртой стороны она полностью задергивалась занавеской. А в изголовье — бра, у которого можно было регулировать силу освещения. Подобной диковины по тем временам я ни где более не имел возможности обнаружить. А наличие в гальюне ароматизатора воздуха было тем более не типично для пролетарских будней той поры.

Флотской порядок