Стокгольмский калейдоскоп

Также и в Рождество, в центре, как на другой планете, жизнь била ключом. На украшенных улочках Гамла Стан (Старого Города) толпы туристов из Европы и России. В универмагах не протолкнёшься – началась рождественская распродажа и скидки от тридцати процентов.

Однако праздничная иллюминация весьма и весьма скромная. Рождественского декора, как в голливудских фильмах, нет и в помине, всё намного скромней. Скромность и бережливость – черты шведского национального характера.

Но нет правил без исключений. И это исключение потрясло меня до глубины души. То была красная ковровая дорожка (точнее, суконная) вдоль Дроттнинггатан – улицы Королевы. Как можно было топтать грязными подошвами этот поистине королевский рождественский подарок жителям и гостям города! У меня нога не поднималась на неё ступить. Однако после недолгих колебаний тоже приобщилась. Вот она, королевская щедрость и роскошь под моими плебейскими ногами!

Ника

Итак, Ника встретила меня в аэропорту. Я не видела её, по крайней мере, лет пять. Тем не менее, узнать её не трудно. Передо мной стоял всё тот же трудный подросток, каким она уехала из России.

– Что у тебя за стрижка! – не удержалась я чуть ли не сразу после объятий.

– У нас так модно, – гордо тряхнув ассиметричными прядями, отвечала Ника. – И эти гольфы – она перехватила мой недоумённый взгляд на её гольфы из грубой шерсти, торчавшие из голенищ сапог, – последний писк.

Писк-то писком, но стиль, однако, каждый выбирает себе сам. Несмотря на второго ребёнка, наша девочка-эмигрантка так и осталась той восемнадцатилетней авантюристкой, какой она уехала в Стокгольм на туристическом автобусе, и, встретив там своего будущего мужа, домой не вернулась. О том, что её родители сходили с ума, ей, наверное, и в голову не пришло.

С родителями Никины отношения не ладились лет с тринадцати. Папа ей казался слишком занудливым, а мама – слишком властной. Она находила места и компании, где было весело и никто не давил на неё, как дома. Понятно, что эти компании родителям понравиться не могли.

Несмотря на то, что Нике достались от родителей неплохие способности, с учёбой её отношения тоже не сложились.

– Улицу будешь мести! – кричала на неё мама Тамара.

– Ну и что, – равнодушно пожимала плечиком Ника и, выдув из жвачки пузырь, громко хлопала им, доводя мамулю до белого каления. А Юра, слушая их частые перепалки, хватался за сердце и искал корвалол.

Но вот пролетели пятнадцать лет. За это время Ника вышла замуж, родила дочь, получила гражданство, развелась, окончила Стокгольмский университет и родила вторую дочь. А между делом посмотрела весь мир и сменила в Стокгольме несколько квартир.

Дорога из Орландо была долгой: автобус, поезд и снова автобус.

– Расскажи про малышку. Ей уже полгодика? – попросила я.

– Да уже почти семь месяцев. Спокойный ребёнок. Ты с ней не будешь мучиться, – махнула она рукой, словно закрывая тему.

– И ты уже собираешься выходить на работу?

Ника кивнула, тряхнув своими ужасными прядями.

– Думаю. Но посмотрю ещё. Что шеф предложит. А если меня это не устроит, то поищу новую работу, пока я в декрете и ты с ребёнком.

– А что ты ждёшь от шефа?

– Сейчас новые заказы. Шеф спрашивал, не выйду ли я на работу. Если он повысит зарплату, то выйду. А если нет, то посижу ещё. Восемнадцать месяцев декрета – моё право.

– А на декретные деньги можно прожить?

– Ну, конечно, не так, как хотелось бы. Ведь это же всего восемьдесят процентов от зарплаты.

– У тебя маленькая зарплата?

– С чего ты взяла! У меня из моей университетской группы самая высокая зарплата – сорок шесть тысяч.

Я мысленно умножаю на четыре и прихожу в восторг.

– А-а, ну… хорошо. И муж работает, да?

– Мужа у меня нет, – Ника гордо вздёрнула голову.

– А-а…

– С Веселинкиным папой мы не расписаны. Но он, конечно, помогает.

Я с облегчением кивнула.

– И даже не обручены.

– Что так?

– По крайнеё мере, легче выгнать, когда надоест, – засмеялась Ника, сверкнув отбеленными зубами, прозрачными, как горный хрусталь.

Улыбка осветила её лицо, словно луч яркого солнца, пробившийся сквозь тучи, и разительно преобразила её. Вот она, неземная Тамарина красота, изрядно попортившая жизнь моему брату. Над огромными раскосыми глазами дуги бровей взлетают двумя арками и переходят в остренький лисий носик. Красивый насмешливый рот и длинная шея. От трудного подростка не осталось и следа. Гадкий утёнок превратился в лебедя.

Мне не терпится увидеть Швецию, но за окном, то вымершие на праздники пригороды, то заборы предприятий, то перелески на скалах.

– Хочешь жвачку? – предлагает мне Ника. Я отказываюсь, а она бросает подушечку в рот и начинает жевать. И снова превращается в подростка.

Я спрашиваю Нику о старшей дочери Анжелине. От Юры я знаю, что она живёт на два дома: неделю у папы, неделю у мамы. Так положено по шведскому законодательству после развода родителей. В Швеции равноправие полов.

– Как Анжелина относится к такому кочевому образу жизни?

Ника небрежно пожимает плечом.

– Нормально.

– Не пытается играть на ваших противоречиях?